Полосатый Эргени (сборник)

переносить самую острую боль.
 Он готов хоть сейчас на какие угодно муки, только бы получить право
называться настоящим взрослым охотником.
 А пока он еще мальчик. Он должен жить с сестрами и младшими братьями
в материнской землянке. Там было и душно и жарко. Хижина битком набита
женщинами и детьми. Здесь ютятся четыре семьи: семья его матери и трех ее
сестер.
 Возле матерей копошится целая куча больших и малых ребят, от длинных
подростков до грудных младенцев. Только у самой молоденькой тетки один
ребенок.
 Под утро воздух в землянке настолько спертый, что трудно дышать.
 Люди начинают один за другим выползать наружу, чтобы глотнуть свежего
воздуха, освежиться холодной водой.
 ...Уа вприпрыжку сбежал в овраг и горстью стал черпать ледяную воду,
которая, журча, выбегала из-под снега. Несмотря на июньские дни, было
почти морозно. С севера тянуло сырым и холодным ветром.
 «Старики говорят, — вспомнил он, — в той стороне Великий лед. Летом
из-под него течет вода. Там родится много ручьев и потоков. И Большая река
вытекает из ледяных ворот. Только это далеко, очень далеко. Ноги заболят,
пока дойдешь до Великого льда».
 Уа остановился возле ручья и задумчиво стал глядеть в ту сторону,
откуда мчался сырой и холодный ветер.
 — Бррр!..
 Уа озяб и, дрожа от холода, прыжками понесся в гору. Он проворно
нырнул в дыру землянки. Воздух проникал в жилье не только через вход, но и
через небольшое оконце над дверью. На ночь его обыкновенно затыкали
заячьей шкуркой, но утром торопились открыть, чтобы избавиться от духоты.
 В землянке царил утренний полумрак. Даже привычный глаз с трудом
различал в нем фигуры людей и звериные шкуры, развешанные по стенам. На
полу лежали толстые оленьи меха, они служили постелями. Жилище внутри
походило на внутренность большого шалаша или чума. Коническая крыша
посередине была подперта крепким столбом. К земляным стенам жилища
прислонен изнутри частокол из еловых жердей. Для прочности их связывали
лыками или гибкими прутьями ив.
 Все уже проснулись. Матери кормили грудью ребят. Кормили не только
рожденных в этом году, но часто двух- и трехгодовалых. Кормилицам
приходилось сейчас очень трудно: уже два дня все люди поселка жили
впроголодь. Запасов пищи не было, дети хныкали и просили есть.
 Матери удивлялись, куда пропали охотники-мужчины. Вот уже несколько
дней, как они отправились за добычей, и никто еще не возвращался. Верно,
забыли, что их ждут, или охота была неудачной.
 Начало лета было тяжелым временем. Ягод, орехов и грибов еще не было.
Птичьих яиц стало гораздо меньше. Большая часть чикчоков — северных оленей
— уже откочевала в тундру. Если охотникам не удавалось овладеть
какой-нибудь дичью, приходилось питаться кое-как. Женщины собирали
поблизости съедобные травы и корешки. Подростки и девушки в поисках пищи
уходили далеко от селений. Ходили гурьбой, чтобы не было страшно.
 Уамма только что кончила кормить своего младшего, пятого по счету
сына, Лаллу. Она завернула его в мех, сшитый из нескольких шкурок
зайца-беляка, и всунула в меховой мешок. Только головка его торчала
наружу. Розовый блинчик лица с пуговкой посередине и узкими щелками
зажмуренных глаз казался матери краше всего на свете. Уамма подвесила
мешок на ремнях к потолку, у самой стены. Нехорошо, когда ребенок на полу.
На него недолго и наступить в тесном и темном жилье.
 Лаллу не протестовал. Он привык к своему мешку. Он был сыт и потому
закрыл веки и спокойно уснул в висячей люльке.
 Уамма забросила руки за голову и стала закручивать пучком свои
длинные золотистые волосы. На вид ей было около тридцати лет. Она была
сильная, красивая и статная женщина.
 Как и все матери, она в землянке ходила почти без одежды. Только
длинная бахрома из лисьих, песцовых и волчьих хвостов, подвешенных к
меховому поясу, составляла что-то вроде короткой юбки вокруг ее стана.
Другая такая же бахрома из хвостиков полевок, водяных крыс и мышей
охватывала ее шею.
 Грудь ее прикрывал меховой нагрудник, сшитый из пушистых шкурок и
беличьих волосатых хвостов.
 Покончив с прической, она подошла к старшему сыну. Уа лежал,
закутавшись в меха, и отогревал озябшие руки и ноги.
 — Вставай, Уа! — крикнула она. — Рыба в реке! Птицы на яйцах!
 Она шлепнула его ладонью по спине и громко засмеялась.
 Мальчик вскочил на ноги, и по всему дому раскатился его громкий
голос:
 — Рыба в реке! Птицы на яйцах! Хо, хо!
 С десяток голосов откликнулось ему со всех концов. И скоро целая куча
ребят, наскоро натянув на себя меховое платье, стала собираться на охоту.
На поляне к ним присоединились дети из домов других матерей. Здесь детвора
разделилась на две партии. Девочки-подростки отправились на опушку леса
собирать съедобные травы, рыть корешки и искать в гнездах птичьи яйца.
Несколько мальчиков, завзятых любителей отыскивать яйца, отправились с
ними. Другая ватага двинулась на берег реки. Это были самые старшие из
подростков. Рыбная ловля требовала не только искусства, но и силы.
 Рыбу добывали руками или рыболовным копьем. Острие такого копья
делали из кости. Копьем можно было ловить только крупную рыбу, добыть
которую было не так-то просто.
 Старая Каху, Мать матерей Черно-бурых Лисиц, сама вышла, чтобы
проводить рыболовов.
 К полудню вернулись девочки. Они принесли ворох корешков и съедобных
лишайников. В особом мешке были сложены молоденькие птенцы, найденные в
птичьих гнездах. Яиц принесли мало, да и те были насиженные. Время кладки
уже проходило. Всех запасов пищи было собрано немало, но накормить все
население поселка ими было невозможно.
 Найденные яйца отнесли прежде всего Каху и другим старухам, которые
жили вместе с ней в землянке Родового огня.
 Птенцами накормили маленьких детей.
 К вечеру вернулись рыболовы. Они притащили довольно много крупной
рыбы. Но беда была в том, что старики Черно-бурых вовсе не ели рыбы. Это
был пережиток седой старины: предки племени не знали рыболовства. Только
недавно Черно-бурые научились печь ее на горячих углях.
 Но и до сих пор старики, а особенно старухи, не ели рыбьего мяса —
оно внушало им отвращение. Только более молодые решались есть печеную
рыбу, но и то лишь тогда, когда не было никакой другой пищи.
 На широкой площадке был разведен костер. Около огня собралось все
население поселка. Матери кидали рыбу прямо в чешуе на уголья, которые они
выгребали палками из костра. Там она, шипя, запекалась, пока кожа ее не
обугливалась от жара. Печеную рыбу раздавали желающим. Не давали ее только
маленьким детям: они могут подавиться костями.
 Обычай требовал всякую пищу предлагать сперва старшим. Лучшие куски
рыбы матери отнесли в землянку Родового огня. Там жила сама Каху, Мать
матерей поселка Черно-бурых. Там жили старухи — хранительницы огня. Целыми
днями сидели они вокруг костра, подкидывая туда еловые сучья. Старики по
очереди ходили в лес за охапками валежника.
 Когда женщины принесли рыбу, старухи отвернулись и сердито зашамкали
беззубыми ртами.
 Некоторые плевались.
 Фао, самый старый из дедов, сгорбленный, но высокий, поднялся во весь
рост и свирепо замахал кулаками. Серые глаза грозно сверкнули из-под
мохнатых бровей. Он вдруг рявкнул на всю землянку, словно большой медведь.
Женщины с визгом выбрались наружу и начали торопливо жевать отвергнутую
пищу.
 Художник Фао
 На другой день солнце встало золотое и яркое. Его лучи разогнали
холодную дымку тумана над оврагом и кочковатым болотом. Но в землянках