По ту сторону волков
— Петр Захарович я, Творогов, — представился он. — Чтобы сразу знали, кого сажать, когда до меня дело дойдет. Так вот, началось все месяца три назад, на конезаводе. Утром приходят — три лошади кем-то загрызены. По всему, на волка похоже. А у нас ведь волков отродясь не бывало. Но с тех пор каждую ночь стал раздаваться волчий вой. Решили ночного сторожа при конюшнях оставить, с ружьем. Утром приходят — а сторож с отгрызенной головой.
— Прямо так — и с отгрызенной головой? — спросил я.
То ли от неумения рассказывать, то ли еще от чего, но все это представало в его изложении донельзя буднично.
— Отгрызенная голова — она никогда не просто так, — возразил он. — И заперто там было, и все путем, и ружье, я говорил, у сторожа имелось, но смахивало на то, что все равно его застали врасплох.
— Странно, что наш конезавод войну пережил, — заметил я.
— А он и не пережил, — ответил Творогов. — Пустым стоял, лишь незадолго до Нового года лошадей завезли, на новый развод. Приказали, говорят, восстанавливать конное хозяйство.
Я прикинул в уме.
— Значит, как лошадей завезли, так сразу эта история и приключилась?
— Вот-вот, в первые же дни.
— А откуда лошади?
— Трофейные, из Германии. Племенные, говорят, хорошие.
— А в народе не связывали это убийство с тем, что лошади из Германии?
— Как же, связывали. Чего только не наговорили. И что бывший владелец этих лошадей тайком сюда пробрался, чтобы, значит, за потерю собственности отомстить. И что одна из его лошадей — сама оборотень, потому как из баронских конюшней взята, из замка, на котором издавна проклятие лежит. И другое придумывали, такую чушь, что и пересказывать не хочется.
— А лошадей только убивали, или они еще и пропадали?
— Говорят, пропало несколько. Но этого я толком не знаю.
— Ладно, это можно выяснить. А потом что было?
— Потом стали людей находить. С ночи то здесь, то там труп обнаруживался. Сперва один пьянчужка погиб, тоже горло ему волк перекусил. Потом стрелочник, тот, что в будке жил. Не помню, то ли он ночной поезд пропустить вышел, то ли снег разгрести, только утром жена нашла его мертвым. Потом…
— Погоди, погоди, — сказал я. — Мне, когда меня сюда направляли, о трех убитых говорили, неужели еще есть?
Творогов задумался.
— Убивают у нас много, почем зря, — сказал он наконец. — Про этих трех точно известно, что их оборотень прикончил. Что до других… Может, на оборотня уже стали списывать любые убийства, кто бы их ни совершал. Вот, например, недели две назад конокрада убили. Мало ли что там могло быть. Говорят, у него в тот вечер на танцплощадке из-за девки крупная свара вышла. Могли и поквитаться с ним после этого. Или еще кому досадил. Случай-то сомнительный. Но все равно и его смерть языки оборотню приписали.
— На танцплощадке… свара… — протянул я. — Выходит, он из местных или, по крайней мере, бывал здесь часто?
— Да.
— И все знали, что он конокрад?
— Да.
— И всем было наплевать, что под боком конокрад живет?
— А чего дергаться? — ухмыльнулся Творогов. — С властью у нас, не в обиду вам, сами видите, какие отношения. Кто станет своего подставлять? Ну, ворует лошадей — и ворует, личное его дело, и никто в него носа совать не станет. У них — своя компания, у нас — своя.
— У них… Выходит, он не один такой был?
— Конечно, нет. Говорю же, их компания подобралась. И все знали, чем они промышляют.
— Лошадей с конезавода уводили?
— Ну, да!
— А зачем? В наших местах лошадь не очень-то продашь…
Кстати, отметь, как я «вел» Творогова по разговору: в итоге то ли в простодушии своем, то ли от излишне горячего желания убедить меня в правдивости жутких историй, но он и не заметил, как проговорился мне на ту тему, про которую всего пять минут назад «толком ничего не знал». А именно куда пропадают с конезавода живые лошади и кто их ворует. Ну, а я, естественно, не стал его поддевать. Нельзя было рвать ниточку, которая протянулась между нами.
В общем, Творогов подумал немного и ответил мне:
— Я по-всякому слышал. Кто говорит, для баловства, кто говорит, на лошадях им сподручней было добро со взломанных складов вывозить… Что точно знаю — на лошадях они на разборки выезжают, если на танцплощадке что-нибудь не то или вообще их обидят. От лошади не уйдешь, да и конный пешего всегда забьет. Особенно если с лошади ремнем солдатским или цепью молотить.
— Все равно не понимаю! — Я действительно многого не мог взять в толк. — Если так, то при любых сварах на танцплощадке преимущество было бы на их стороне, и они своего в обиду не дали бы. Верно? Это во-первых. А во-вторых, как же они лошадей воруют, если все заперто, и сторож с ружьем? Зачем тогда оборотня придумывать, коли всякий может залезть на конезавод и увести лошадь, какая понравится? А ежели из баловства они их уводили — то из такого же баловства могли и лошадей порезать. И сторожа они могли порешить, если ребята отчаянные, а сторож им мешал. Не складывается все это.
— Нет, сторожа точно не они… И лошадей тех тоже. У нас, случается, и зверски убивают, но все равно по-другому… В том смысле, что вот есть предел, которого человек перешагнуть не может, как он ни будь жесток или какая ярость ему глаза ни застилай. А в тех убийствах не было ничего человеческого. Наоборот. После того как сторож в первый же день погиб, никто больше не захотел идти на конезавод в ночь работать. Вот и вышло, что лошади почти без охраны стоят. А ребята как это поняли, так и свой шанс учуяли. И начали лошадей уводить.
— Похоже, ты их и по именам знаешь? Как и все в округе? — спросил я.
— Если и знаю, то не скажу. И помогать вам у меня душа не лежит, и не хочется раньше времени на тот свет отправляться. Ну, посадите вы одного или двух — а что их дружки потом со мной учудить вздумают, один Бог ведает.
Я встал.
— Как-никак, а поговорили. Смотри, Петр Творогов. Дружба дружбой, а служба службой. И соседям своим расскажи — чтобы больше мне никто не попадался.
И я ушел. Было над чем подумать. То, что рассказал мне Творогов, звучало довольно несуразно, и вопросы только накапливались. Ну, что за смысл завозить из Германии породистых лошадей на восстановление конезавода — и оставлять их без должного надзора и попечения? Рехнулись они, что ли, после убийства сторожа махнуть рукой на всякую охрану, вместо того, чтобы обеспечить дальнейшее содержание лошадей в целости и сохранности? Как ни списывай на наши безалаберность и разгильдяйство, а это было уж слишком. И почему никакая следственная бригада не приезжала? А если приезжала, то почему не взгрела всех ответственных лиц по первое число? Почему позволила им развести руками — «мол, сами видите, сторожа невесть кто уходил, а где мы теперь охрану найдем?» — и с тем спокойненько уйти в кусты? Почему безопасность лошадей не поставили на первое место? Не нравилось мне это, ох, не нравилось. Сам знаешь, когда такие вещи происходят, то любому, у кого башка на плечах, а не студень, очевидно: есть за этим личная заинтересованность кого-то такого, кого лучше не трогать.
В тоже время я видел здесь свой шанс. Найди я преступника и покончи с ним — я совсем иначе себя поставлю, закреплюсь на новом месте. В оборотня я не верил. Но, раз вся округа верит, то, даже если я поймаю вполне реального человека, по всей округе пойдет слух: мол, новый начальник оборотня поймал. И на меня глядеть будут другими глазами. Ради такого стоило рискнуть.
Одно мне было ясно: слишком многое в этом деле вращалось вокруг конезавода, чтобы такая привязка могла быть чистой случайностью. Недаром ведь даже на одну из лошадей молва вину валила. А если преступник — кто-то из работников конезавода? Тогда вообще все яснее ясного. И проходить на территорию ему бы ничего не стоило, и сторожа он мог захватить врасплох за милую душу, и даже пособником конокрадов потом стать. Но зачем такой зверский способ убийства?