В ловушке гарпий
Кроме того, никто не швыряет денег на ветер. Последние новинки электроники и шпионской техники используются только на важных участках. Современные агенты — профессионалы экстра-класса, по многу лет работающие под видом обычных рядовых сотрудников в важнейших институтах. Чтобы получить ординарные сведения или нужные документы есть десятки других способов, ради этого они не пойдут на риск.
Что здесь могли искать? Не исключено, что неизвестный, побывавший в лаборатории до меня, тоже толком не знал, что ищет. Кроме того, у него, как и у меня, время поиска было ограниченным.
Странно. Смерть Жени как бы отходит на второй план, отодвигается, становится фоном, а все мое сознание концентрируется на другом.
Каким знанием обладал живой Евгений Манолов?
Отыскивая отпечатки или копаясь в содержании письменного стола, я никогда не приближусь к ответу на этот вопрос. Нужно поставить себя на место Манолова, изучить все серии опытов, понять ход его мыслей, их направленность. Сделать это вряд ли удастся, мне попросту не хватит знаний. И все же у меня есть одно преимущество: я знаю, на что нацелен промышленный шпионаж в медицине. Знаю, за что платят, что оседает за семью печатями на дне бронированных сейфов, за что при необходимости убирают людей.
Я встаю, собираю свою старенькую дактилоскопическую технику и запираю лабораторию.
***Следующие два часа в “ротонде” я просиживаю над дневниками. Лишь тот, кому доводилось заниматься этим, знает, какой это труд. Просматриваю записи об опытах, изучаю номера подопытных морских свинок и кроликов, помеченных плюсами и минусами, а также цифровые обозначения вида и числа животных в клетках. Одновременно сравниваю результаты опытов с тем, что Манолов опубликовал или докладывал, с выводами о возможных направлениях дальнейшей работы.
В целом черт оказался не таким страшным, как его малюют! Методика традиционна и не выходит за рамки моих возможностей. Суть опытов если и не совсем мне понятна, но все же не настолько, чтобы постоянно обращаться за помощью к Велчевой или Эмилии. Мне, если можно так выразиться, в известном смысле повезло. Протоколы написаны четким почерком Эмилии и рисуют картину опытов по дням и часам их проведения. Затем Манолов, особо не церемонясь с написанным, заполнял записи корявым почерком. Они важны для меня, ибо по ним я имею возможность следить за тем, что его волновало.
В сущности, он проводил свои опыты по двум направлениям в рамках двух тем. Одна из тем разрабатывалась силами всей болгарской группы: о влиянии различных факторов на иммунитет в связи с трансплантацией органов. Впрочем, развернутое научное название этой темы может сбить с толку непосвященного человека.
Дело в том, что организм очень четко распознает чужую ткань, мобилизует свои иммунные силы и уничтожает ее. Убивает даже тогда, когда она жизненно важна для организма. Как например, в случаях пересадки сердца. Это выглядит абсурдом и нелепостью, такие реакции начисто лишены разумного начала, но здесь царят биологические законы. Поэтому перед трансплантацией организм облучают, или с помощью сильнодействующих препаратов пытаются подавить его иммунитет.
Эти опыты Манолов проводил в радиологической лаборатории. Здесь вещи достаточно ясны, методики известны, да и результаты, отраженные в лабораторных дневниках, соответствуют сведениям, содержащимся в моих справочниках.
Вторая тема была темой личной и довольно специфической. Интерес к ней давно зародился у Манолова. Она связана с поисками веществ, стимулирующих иммунные силы организма в борьбе с раком. Препаратов, которые оказывают такую помощь при различных заболеваниях, существует немало, но при раковых заболеваниях они — увы! — бессильны.
Жене ничего нового обнаружить не удалось, об этом свидетельствуют протоколы. Здесь он продолжал опыты, начатые еще в Софии. Исследовал одно вещество за другим — экстракты бактерий, химических соединений, клетки растений и насекомых. Несколько десятков веществ — чистых и в различных комбинациях. Но — ничего обнадеживающего. Подопытные животные продолжали умирать от рака.
По коридору ходят люди, за окнами слышны голоса. Солнечные квадраты с книжных шкафов переместились на стены.
Я неторопливо поднимаюсь со стула и делаю несколько шагов по комнате. Необходимо рассеяться, от колонок с цифрами рябит в глазах. Да и проклятая головная боль не дает покоя.
Так каким же знанием обладал доктор Манолов?
Я подхожу к окну. Передо мной часть парка со знакомыми кирпичными зданиями и по-осеннему желтыми кронами деревьев. Сквозь них просматривается кусочек стадиона с зеленым полем и коричневой гаревой дорожкой. В одном из окон напротив на секунду мелькает силуэт женщины в белом, по асфальтированной аллее медленно ползет грузовик, набитый больничным скарбом. Институт живет своей обычной жизнью. Такой же, как и в дни, когда Женя работал здесь, а время бежало, отсчитывая часы и минуты, остававшиеся до катастрофы на дороге Кронсхавен—Юргорден.
Я представляю себе ту дорогу ночью. Вспоминаю разговор с симпатичным нахалом Брюге, его снимки, и во мне вспыхивает раздражение. Это верный признак того, что я упустил нечто важное. Нужно было еще о чем-то спросить его, а я этого не сделал.
Как ни стараюсь, не могу сообразить, что же я упустил. Видимо, придется встретиться с ним еще раз.
Откладываю дневники в сторону, достаю из кармана с десяток маленьких листочков и начинаю наносить отдельные имена, записывать факты и места событий. Потом раскладываю их в виде пасьянса, который, хотя чаще всего и не сходится, но зато помогает мне думать, наглядно показывая, что уже известно и как много еще предстоит выяснить.
Пасьянс не сошелся. Я собираю листочки и засовываю их в карман.
Вновь усаживаюсь за протоколы. Отмечаю малейшие отклонения, повторения опытов, Женины дополнения. Он считал их не больше, чем рабочими протоколами. Поля пестрят вопросительными и восклицательными знаками, разрисованы фигурками. Это не шифр, а просто его условные знаки: треугольниками отмечались повторения, кружками — результаты, показавшиеся ему интересными. Встречаются и записи, вызывающие невольную улыбку. В одном месте к примеру, он написал: “Разиня, где контрольные результаты?” Действительно, контрольные результаты не занесены в протокол. В другом месте встретилось такое обращение к Эмилии: “А сыворотка — того, скисла!!!”
В дверь стучат, и я слышу голос Велчевой:
— Коллега, вы не проголодались?
Я уже давно голоден, так что подкрепиться действительно не мешает.
Велчева ведет меня в институтский ресторан по аллее, с обеих сторон которой тянутся ухоженные клумбы с желтыми хризантемами, источающими горьковатый аромат осени. Мы беседуем о Софии, которая кажется мне теперь бесконечно далекой, о разных пустяках. Но втайне, наверное, каждый из нас думает о другом — о Манолове.
Я выбираю момент и, замедляя шаг, говорю:
— Коллега, вчера вечером я не задал вам вопроса, который может показаться вам неделикатным, но он важен для меня.
Она останавливается.
— Я вас слушаю.
— Вы работали с Евгением… доктором Маноловым, часто встречались… Вы не подметили у него какой-нибудь слабости? Слабости, которую мог бы использовать другой человек?
Велчева молчит и лишь отрицательно качает головой.
— К примеру, выпивка? — настаиваю я. — Азартные игры? Наркотики?.. Поймите меня правильно, я знал его давно, но здесь жизнь другая. Это очень важно!
— …Нет.
Небольшая заминка, за которую я хватаюсь как утопающий.
— Прошу вас! Это очень важно!
Она поджимает губы.
— Это… нельзя назвать слабостью. Да и как мне кажется, это и не в его характере.
— О чем вы?
— Доктор Ленарт, коллега, с которым он работал в радиологической лаборатории, человек довольно странный. Он раза два—три приглашал Евгения в интерклуб, в казино… Впрочем, как-то раз пригласил и меня. Евгению там показалось забавно, но не более того!