Мудрость Запада

Взгляд Рассела отличен в некоторых отношениях от взгляда Шпенглера, и это понятно: он - классик математики, Шпенглер - философ, знающий математику. Рассел видит в теории числа Пифагора не одно, подобно Шпенглеру, числовое, то есть количественное мышление, но гораздо больше "математическую теорию строения материи". Отчасти поэтому он возражает, но не Шпенглеру, против обвинений Пифагора и пифагорейцев в сознательной мистификации числа и не упускает случая обратить внимание на современные явления математического схоластицизма - с функциями "чисел для себя", "классов всех классов" и т. п. (Рассел. Бертран. Математическая философия. М., 1996 (Введение в математическую философию. Гл. II. "Определение числа". Гл. XVII. "Классы"). 
Рассел не скрывает своего расположения к еще одному греческому классику, к Демокриту, подчеркивая особенный масштаб и глубину его мышления. Чувство удовлетворения он высказывает и при описании взглядов другого атомиста - Эпикура. 
Рассел, изложивший в великолепном памфлете "Почему я не христианин?" основания своего неверия, не упускает случая объявить об этом еще раз, призвав Эпикура в союзники, ибо "атомистическая теория души опровергает идею о ее бессмертии". 
Рассел не был бы математиком, если бы тут же не объявил, что умозрительный атомизм Демокрита и Эпикура все же уступает "геометрическому, или математическому, атомизму Платона". Такое противопоставление реального атомизма воображаемому не подкрепляется, увы! - убедительными аргументами. Греки же, включая Платона, ненавидевшего Демокрита, знали атомистическую теорию Демокрита - Эпикура, но об атомизме Платона не слышали, как, впрочем, и сам Платон. Реконструкция Платоновой математики в духе атомизма возможна, но лишь в том случае, если будет доказано существование в его Академии теории исчисления бесконечно малых величин. Пока доказательств нет, а термин "атомизм" имеет в философии иной смысл. Differentia specifica (Специфическая особенность (лат.)) античных искателей истины и мудрости в единстве философских и научных исканий: они не отделяли одни от других, и Рассел прав, замечая, что "ни в какой другой цивилизации, кроме греческой, философия не развивалась в такой тесной связи с наукой". Доказательство этого тезиса простое: Аристотель. Рассел не сообщает об "энциклопедической науке" Аристотеля чего-либо неизвестного ранее, что естественно: литература о ней буквально необозрима, но то, что он сообщает, окрашено нескрываемой симпатией к греческому гению и подвижнику. Выделим описание автором "Мудрости Запада" социально-политических и этических аспектов мировоззрения Аристотеля, его филигранный, хотя и сжатый, анализ идей и понятий Аристотелевой "Политики" и "Этики" (Эвдемовой и Никомаховой). Маркс в "Капитале" возразил Аристотелю, определившему человека как "политическое животное", предлагая взамен определение его как общественного животного. Рассел не был бы Расселом, если бы не присовокупил тут же, что если человек и общественное животное, то - консервативное... 
Аристотелевская теория политики - взлет античного политического мышления. Она ценна не только как первое систематическое построение в теории, но и указаниями на органичную связь политики с правом и моралью. Именно Аристотель предоставил последующей политической философии аргументы в пользу моральной политики, проводимой в интересах гражданского общества. Эта политика должна быть основана на понимании таких категорий, как добро, зло, порядок, интерес, справедливость, счастье... 
Рассел указывает, что Сократ и Платон восприняли от Пифагора идею о добре как знании. Истина оказывается в таком случае "доброй вещью". Добро отождествляется со знанием, а человек знающий должен быть и добрым. Аристотель предостерегает от чрезмерного оптимизма такого представления. Его аргументация идеальна: зло оказывается добром, если мы знаем, что они такое. Разумеется, Сократ и Платон далеки от такой интерпретации добра и зла, но это говорит лишь в пользу их нравственного сознания, а не в пользу логики их теории. 
Этика Аристотеля гуманистична. Это этика свободной, разумной и практичной личности. Такая личность, замечает Рассел, понимает, что "мир не так уж плох, чтобы пренебречь им". В общем, цель жизни не в том, чтобы жить недостойно или слишком долго, а в другом - "жить хорошо и долго". 
Упадок Эллады обозначился еще при жизни Аристотеля; его воспитанник Александр Македонский вместе со своим отцом, царем Филиппом, покончили с греческой независимостью и с демократией. Взамен была предложена идея завоевания мира культурными греками, Возникли недолго просуществовавшая империя Александра и столетия просуществовавший мир эллинистической культуры. Умозрительная рациональность греческой философской классики сменилась стремлением к саморефлексии и философскому формализму. Греческая наука застыла на уровне, достигнутом Аристотелем, Эвклидом и Птолемеем. Архимед был убит, и с ним ушли лучшие времена античной механики. С ростом могущества Рима в средиземноморской цивилизации появился новый эпицентр культурных притяжений. Рассел убедительно доказывает значение греческой образованности для новой огромной империи, в рамках которой свой оригинальный след в истории философии, в философии права и этики оставила философия стоиков. 
Римский стоицизм - особенный памятник философии нравственности античных времен. Рассел - стоик и атеист - видит в наследии римских стоиков много сходного со взглядами первых христиан, а у первых христиан немало напоминающего представления римских стоиков. Идеи социальной справедливости и свободы для всех, столь ясно выраженные Цицероном и Сенекой, Марком Аврелием и Эпиктетом, предвещали секуляризацию христианства еще до появления христианства. 
Философские идеи стоиков малооригинальны. Рассел усматривает в них теорию врожденных идей. Он утверждает, что эта теория римских стоиков не только была воспринята средневековыми схоластами, но и составила "метафизический краеугольный камень" учения Декарта. По-видимому, это легкое преувеличение: теория врожденных идей Декарта - непоследовательность картезианского дуализма, но не она составляет непосредственно "метафизический краеугольный камень" учения великого француза, а признание всеобщности факта достоверности нашего самосознания (cogito, ergo sum - я мыслю, следовательно, я существую). 
Запад и Восток 
Рассел дал своему сочинению интригующее название - "Мудрость Запада". Можно полагать, что оно выбрано им не вдруг и не в пылу полемики. Однако нас занимает не психологический подтекст выбора названия, а его обоснованность. 
Здесь возникает немало вопросов. Среди них - об отношении так называемой западной мудрости к другим родам мудрости, известным человечеству, к примеру, - к "мудрости Востока", к "мудрости России", к "мудрости Индии" и т. д. Рассел предлагает следующее объяснение (убедительно ли оно - дело вкуса). Он указывает прежде всего на существование "непрерывной традиции Запада: начиная с Древней Греции и до наших дней". Исследование этой традиции, по его словам, "трудноисполнимая задача", что предостерегает против одновременного исследования других родов человеческой мудрости. К тому же они менее известны ему. Это аргументы добросовестного специалиста, понимающего, что "нельзя объять необъятное". И все же некоторые затруднения, и больше объективного, чем субъективного порядка, остаются. Одно из них заключается в том, что понятия Запада и "традиции Запада" не столь ясны и отчетливы, как это может показаться на первый взгляд. 
В концепции истории культуры и в современной культурологии эти понятия используются весьма вольно, в зависимости от умонастроений исследователей. Отметим лишь, что есть немало аргументов от истории, предостерегающих от прорыва культурологического дихотомизма. 
Древнейшие ближневосточные цивилизации Аккада и Шумера были столь же западными, сколь и восточными, точнее - ни западными, ни восточными. Знаменитые законы царя Хаммурапи запечатлены на языке иероглифической письменности на глиняных таблицах и являются свидетельством политико-правовой мудрости известной эпохи, и только. Ни греки, ни римляне не знали понятий Запада и Востока. Они различали народы, культуры и государства по другим признакам, отделяя варваров от цивилизации. Так, египтяне или финикийцы вовсе не были для греков "восточными варварами", подобно тому как для римлян таковыми не были африканский Карфаген или нумидийцы, не говоря уже о таинственных этрусках.