История Билли Морган
Я поежилась и засунула фотографию в шкаф. Джас может умереть. Я не понимала этого по-настоящему. Она по правде может умереть, на самом деле шансы очень велики. О боже, бедная, маленькая, полоумная Джасмин, бедный маленький безнадежный обломок. Какой дерьмовый конец – выкашливать куски легких в больнице, где никто из тех, кого ты любила, даже не сможет подержать тебя за руку, чтобы не заразиться. Джас, так боявшаяся одиночества, теперь одинока настолько, насколько может быть одинок человек на попечении живых, безразличных незнакомцев. И вокруг никого. Ее возлюбленный сын сбежал в какую-то вонючую нору к какой-то тупомордой корове, которая думает, будто теперь он принадлежит ей.
Я заперла дверь, но не стала закрывать на засов. У Натти есть ключи, он может прийти и среди ночи. Легла в постель, кошки запрыгнули и улеглись рядом, Чингиз подсунул широкую старую голову под мою руку, чтобы я почесала его между истрепанных ушей. Я, должно быть, испускала ужасные вибрации, раз Чингиз приковылял ко мне, утешая на свой манер. Но вскоре ему стало скучно, и он меня оцарапал, но не сильно.
Я улеглась. В голове с безумной скоростью кружились мысли, планы, сценарии, повторы – я велела себе успокоиться, дышать медленно и смотреть на узоры, что сверкали и переливались на красно-черном фоне под веками. Это был своего рода самогипноз, я совершенствовала его годами, потому что иногда ночью воспоминания набрасывались на меня роем кусачих насекомых, и я знала, что утром буду разбитой и ни на что не годной, если не высплюсь, а я не могла себе позволить быть слабой. Я концентрировалась, и вскоре калейдоскопические узоры погружали меня во мрак.
Так вышло и сейчас, но я вдруг подскочила, внезапно проснувшись. Это было слишком крутое погружение; я почувствовала, что теряю контроль над собой, не засыпаю, а умираю, впадаю в бессознательное состояние, в забытье. И тут перед глазами возникла картина – снова Дега, нет, тот французский парень, что рисовал ночные кошмары, нет, нет – Гойя. Точно, Гойя – «Кронос, пожирающий своих детей».
В ужасающей черной пустоте, скрывающей безмолвные гигантские образы, что медленно движутся в кошмарном небытии, гигантский, безумный Старик Время, согбенный, – волосы растрепаны, ужасные глаза смотрят на зрителя, – сжимает безвольное бледное тело молодого человека, лишенное головы, потому что Кронос сожрал ее; кровь и ошметки плоти вываливаются из его слабых губ.
В конечном счете Время пожирает нас всех, говорит картина, молодых и старых, красивых и уродливых, здоровых и больных, безумных и здравомыслящих. Мы все уходим во мрак, мы все превращаемся в ничто, мы все умираем.
Я села на кровати, меня била дрожь. Эта картина всегда до смерти меня пугала. Гений Гойи показал нам истинную подоплеку нашего личного иррационального страха. По крайней мере мне – точно. Я потянулась, взяла с тумбочки платок и вытерла взмокшее лицо.
Затем снова легла, опустошенная.
И сон поглотил меня.
Глава двадцать восьмая
Спала я не очень хорошо, проснулась около трех от жестокой боли в горле. Пытаясь сглотнуть, побрела в ванную и жадно выпила стакан воды. Даже в полусонном состоянии я старалась не смотреть на себя в зеркало: где-то на клеточном уровне я знала, что выгляжу, как полное дерьмо. И без того все было достаточно плохо. Тщеславие никогда не покидает человека.
Снова проваливаясь в кому, я с тоской думала о прохладных белых песчаных пляжах и сверкающем синем море. Лениво плыть в бирюзовом мелководье с колышущейся вуалью пены, похожей на влажное кружево, в голубой воде, под прозрачным голубым небом. Разгоряченная кровь бежала по венам, а я мечтала о ленивом отдыхе в гамаке, натянутом между кокосовыми пальмами. Райские названия проносились в голове: Сейшелы, Гавайи, Мальдивы… Господи, мне необходим этот треклятый отдых, но мне очень повезет, если в таких условиях удастся выбраться хоть на денек в Уитби. Вздохнув, я свернулась калачиком и попыталась перенестись в мою персональную Шангри-Ла.
Во второй раз я проснулась от звонка телефона, показавшегося слишком громким. Я схватила трубку, чуть не свалилась на пол и согнала Каирку, которая спрыгнула с кровати, возмущенная таким отношением. Я поднесла трубку к уху.
– Натти? Натти, это ты? Послушай, мы…
– Билли, это я, Лекки. Время – половина десятого. Я в магазине, я здесь уже сорок пять минут. С тобой все в порядке?
Я посмотрела на часы и со стоном упала на подушки, которые, казалось, за ночь набили цементом. Я ужасно себя чувствовала. Не то чтоб совсем гнило, но весьма скверно. Фантастика.
– Господи, Лекки, прости, я забыла завести этот чертов будильник.
– Ничего страшного, не волнуйся, но, милая, сегодня понедельник, ты помнишь? После обеда у меня занятия. Я действительно не могу пропустить, это самая важная неделя, я тебе говорила, Бен Торби читает лекцию, он гуру в маркетинге, американский парень, который написал книгу, я показывала тебе и…
Я снова застонала – громко. Я припомнила, как она восторгалась этим парнем, точно влюбленная в поп-звезду малолетка, он написал какую-то книжку про бизнес, мировой бестселлер под названием «Как урыть конкурентов и сделать кучу бабок». Или что-то в этом роде. Лекки мечтала перекроить наш бизнес по образцу Торби.
– Разумеется, ты должна пойти. Возьми у него автограф для меня, хорошо? Послушай, я ужасно себя чувствую, я всю ночь провела в больнице с Джас… Лекки, она осталась там, ее положили в изолятор. – Я сделала глубокий вдох. – У нее туберкулез. Кажется, у нее был кризис, дела плохи.
– Ох. Боже. Мой. Охбожемой. Туберкулез? Туберкулез? Господи Иисусе, Билли, а ты?…
– Да, мне придется сдать анализы, но мне делали прививку в школе, нам всем тогда их делали, а потом перестали, верно? В любом случае, нет, я всего лишь простудилась в больнице, наверное, ты же знаешь, как у них там… послушай, а тебе делали прививку?
– Я не знаю… наверное… спрошу у мамы… Боже, Билли, я не могу поверить, это как будто…
– Прямо как в романах сестер Бронте, блин, понимаю, я так и сказала доктору, черт, Лекки, я ужасно устала, просто устала, я не смогу сегодня прийти, я… послушай… повесь табличку на дверь, например – закрыто в связи с болезнью, скоро откроемся. Или нет, на хрен все, просто поезжай домой. Это всего лишь дерьмовый магазин подарков, Брэдфорд прекрасно проживет без него пару дней. Да-да, я понимаю – бизнес, бизнес, бизнес… Но, Лекки, мы ведь люди, а не машины. Сходи на лекцию, развейся. Послушай, я уверена, ты там узнаешь столько всяких полезных хитростей, что мы быстро поправим дела.
– Ну, если ты так считаешь… Я позвоню вечером, узнать, как ты, или заеду…
– Спасибо, дорогая, но не надо, чтобы мы обе заболели. Позвони мне, расскажешь, как там чего.
– Хорошо… Билли?…
– Да, милая?
– Я… Мне очень жаль, что так вышло с Джас. Это ужасно, в самом деле.
– Спасибо, Лекки. Послушай, ступай, поучись уму-разуму у этого парня, отдохни и не беспокойся, нормальная работа возобновится раньше, чем успеешь оглянуться, честное слово. Пока!
Я снова откинулась на комковатые подушки. Затем дотянулась до пачки с платками и попыталась прочистить нос. Бесполезно. Я выползла из-под отсыревшей простыни, отбросила покрывало, покрытое кошачьей шерстью и отпечатками лап, и одеяло из овечьей шерсти и отправилась в ванную; я стояла под мощной струей душа, пока не отмылась как следует, вдыхая запах геля с экстрактом чайного дерева, едва не задыхаясь. Это должно обезвредить чертов вирус и отбить больничный запах. Ненавижу этот запах – ненавижу больницы, точка. Я подумала о Джас: вздрогнув, замоталась в банное полотенце. Господи, Джас! Туберкулез. Боже всемогущий! Я опасалась СПИДа, гепатита, передозировки, но туберкулез? Мне даже в голову не приходило. Многие годы я таскала ее по врачам по поводу различных болезней, пытаясь заставить ее пройти курс реабилитации, но никто ни разу и не обмолвился о туберкулезе. Ее лицо глянуло на меня из запотевшего зеркала, белое и нереальное, как призрак. Я снова увидела панику и неверие в ее расширившихся глазах, когда яркая кровь брызнула из ее рта… Я опять задрожала, как одолеваемая мухами лошадь; мурашки побежали по телу.