История Билли Морган

Микки застонал и свернулся в трясущийся клубок.
– Я больше не могу копать. Боже, помоги нам. Билли, не заставляй меня.
Мир превратился в белую электрическую вспышку, я была совершенно спокойна, неумолима, как сражающийся ангел. Мой голос во влажном воздухе звучал спокойно, но крайне сосредоточенно. Я ощущала себя словно в яркой стеклянной капсуле, подвешенной над перекопанной землей, дождь отскакивал от моей тяжелой, сверкающей оболочки. Я была победоносна и ужасна, здесь не было места милосердию.
– Я не хочу, чтобы ты копал, – сказала я. – Перебей ему ноги лопатой. Чтобы он влез в яму.
Наступила тишина. Замерло все, что двигалось и дышало на земле, Микки поднялся – дождь приклеил его прекрасные волосы к голове – и посмотрел на меня. Я видела, как он смотрит, и я видела, как его душа, его дух, то, что делало его таким милым, любящим парнем, каким он был, уходит сквозь дикую ночь в Ад.
Он поднял старую тяжелую лопату и пошел к краю ямы, помахивая лопатой над головой; крепкие мускулы его спины и рук напряглись, и он опустил лопату изо всей силы. Нога Терри сломалась прямо под коленом с треском, и с ним все звуки возвратились во вселенную. С таким звуком ломаются ветки гнилого дерева под мальчишкой, который на него взбирается, с таким звуком раскалываются льды в Арктике и черная бездна поглощает тебя. Микки еще раз замахнулся, и вторая нога Терри переломилась, вывернувшись под неестественным углом, как птичья лапа, бесчеловечно, невероятно омерзительно. Тело немного ушло в яму, и Микки отбросил лопату. Шатаясь, добрел до боярышника, и его стошнило на траву. Его рвало и рвало, пока в нем ничего не осталось.
Я была натянута, словно бесконечная серебряная проволока, глаза расширились настолько, что казались лишенными век, рот растянулся в идиотской спидовой усмешке. Я подобрала лопату и подтолкнула ноги, сгибая их до тех пор, пока тело… пока Терри не упал на дно ямы. Затем я начала забрасывать его грязью, комья земли и камни падали с влажным чавканьем. Я не чувствовала ничего, кроме транса ритмического движения, я не чувствовала, как рвутся мышцы плеч, как мозоли возникают и прорываются на ладонях, не ощущала леденящий холод, я не видела ни полей, ни ночь, ни Микки. Я кидала и кидала землю, пока яма не заполнилась, я утрамбовала грязь, подсыпала еще земли и снова утрамбовала. Затем я разбросала оставшуюся грязь по полю и уронила лопату, стоя под дождем, как стрела в луке с натянутой тетивой, подняв лицо к небу, уронив кровоточащие руки. Открыв рот, я беззвучно кричала, пока моя воспаленная глотка не сомкнулась; я зашаталась, груз содеянного навалился на меня; бремя, которое со временем будет лишь тяжелеть.
Вот что я сделала. Вот что я заставила сделать Микки. Никто так и не нашел тела Терри. Впрочем, никто его и не искал. Я могла бы привести вас туда и показать это место, если хотите; я никогда там больше не бывала с той ночи. Возможно когда-нибудь фермер случайно его откопает, но это судьба, я не могу ее проконтролировать.
Так что теперь вы понимаете: я убийца. Нет, я сожалею не о том, что убила Терри, в том смысле, что отняла у него жизнь. Его жизнь была никчемна, но его смерть обернулась потрясением и отчаянием. Я убийца, потому что в ту ночь я убила Микки. Я действительно верила, потому что была молода и слишком мало знала о мире, верила, что спасаю его, но я ошибалась и дорого за это заплатила. Ложь, что родилась той ночью, выросла в огромную массу, столь удушливую, столь непоправимую, что все, к чему я прикасалась с тех пор и впредь, было запятнано, и я не могла перестать лгать, и чем дальше, тем больше, каждая новая ложь латала очередную дыру, каждая новая ложь добавляла тяжести.
Та ночь до сих пор свежа в памяти, будто это случилось вчера, хотя прошло столько времени. Я прокручиваю ее в голове, пытаясь все изменить и, поверьте мне, результаты в миллион раз лучше, чем правда. Я могу винить наркотик, это обычная отмазка, но он всего лишь инструмент, он лишь выявил то, что было во мне. Я могу винить Терри, говорить, что он спровоцировал меня, и это правда, но я не должна была так реагировать. Большинство людей отступают, всеми силами стараются избежать конфликта; я могла бы притвориться хрупкой девушкой и остаться пассивной, никто бы не осудил меня за это, отнюдь. Я могла бы обвинить общество и сказать, что испугалась предвзятости и не верила в закон, что, по сути, тоже правда, но многие скажут, что я должна была отбросить эти мысли и положиться на систему, как и все прочие. Я могла бы обвинить свою семью и сказать, что ярость, зародившаяся во мне из-за их отношения, подтолкнула меня к этому. Тоже правда в каком-то смысле, но у многих было тяжелое детство, и они живут нормальной, обычной взрослой жизнью и не убивают людей направо и налево. Оправдания бесконечны, но что с того? Я сделала это, и вот к чему оно привело.
Я приняла решение, и оно оказалось неверным. Я была самоуверенной, гордилась своей силой. Я была так молода; оглядываясь назад, я плачу по девочке, которой я была, потому что теперь я стала старше и жалею ее.
Так что вот вопрос. Вы, читающий это, кто бы вы ни были, отбросьте на минуту весь этот хлам, что общество вываливало на вас с самого вашего рождения, все предрассудки, мораль, правила и предписания, потуги на праведность и спросите себя: «Что бы я сделал на ее месте?» Не то, что должна была сделать я, не то, что могла бы сделать я. Никакого такого дерьма.
Что бы сделали вы, и, более того, что бы сейчас сделали вы?
Вот история, которая поможет вам решить: после дознания по делу Натти, скорее мертвая, чем живая, я обнаружила себя перед Центральным полицейским участком Брэдфорда. Полдень, тусклый серый день, ничего особенного, в городе было тихо. Я подошла к двойным дверям, мое отражение возникло в грязном стекле, точно я пловец, вынырнула из грязных вод загаженного пруда, пытаясь преодолеть поверхностное напряжение, воды. Когда я толкнула дверь, напряжение пропало, и я вошла в здание в каком-то почти благостном состоянии, потому что я шла исповедаться.
Я приблизилась к конторке, мягко изогнутой вдоль ограды, так что публика могла стоять в упорядоченной очереди, и служащая, привлекательная девушка в белой блузке, выжидающе посмотрела на меня. Я открыла рот, чтобы заговорить.
И тут меня обступил хор живых призраков, а позади них далекие фигуры умерших, все мои близкие, их лица, их руки тянулись ко мне, все они задавали мне один и тот же вопрос: зачем ты так поступаешь с нами? Разве не достаточно того, что ты уже сделала, зачем ты хочешь разрушить и наши жизни? Моя мать, Джен и ее семья, Лекки и ее родители, Микки и его новая семья, все будут несчастны, а некоторые погибнут, если я позволю этому тяжкому бремени свалиться им на голову, просто ради того, чтобы мне полегчало, потому что больше ничего не изменится. Это не вернет Терри, не спасет Натти, не поможет Джас. Я, должно быть, выглядела очень странно, потому что девушка спросила, все ли со мной в порядке, и я сказала: «Да, да… извините, отвлеклась, я… мне докучают звонками по телефону, что мне нужно сделать?»
Как вы понимаете, я не смогла признаться, не смогла их предать. Поэтому я снова солгала, да. Но правда, она во мне; все повторяется каждую ночь, во снах, они никогда не прекращаются. И искушение исповедаться, понести наказание при свете дня и получить отпущение грехов никуда не исчезло, и сейчас я желаю этого даже больше, чем когда бы то ни было. О боже, сбросить это бремя, освободиться от него – эта мысль невообразимо чудесна.
Но я не могу, я не должна. Нести его, хранить тайну – это единственный способ доказать им, что я люблю их, всех, даже тех, кто теперь жив лишь в моей памяти. Я люблю их, я так их люблю. Да, даже маму, и Микки, и Джен, они могут не любить меня, но это не имеет значения, теперь я это знаю. Понимаете, все, что я делала, я делала ради любви. Это ужасная – и прекрасная – вещь. Все ради любви, и я считала, что любовь все пересилит, но это не так, вы не вправе ждать вознаграждения за то, что кого-то любите. Папа это понимал, мне кажется, это в итоге его и убило. Но, как говорится, если вы кого-то любите, это вовсе не означает, что они должны любить вас в ответ, это не означает, что они вам что-то должны. Вы просто чувствуете то, что чувствуете, и это дар сам по себе.