Сквозь стену

— Сколько вам сейчас лет?
— Двадцать семь. Инна на год моложе.
— Я подумал, что вам примерно столько, когда увидел вас в поезде.
В своей невыразительной манере она сказала:
— Вы видели меня?
— Да. Вы сидели в соседнем по коридору купе. Я видел вас, но вот вы меня не видели и находились где-то за миллион миль отсюда.
Тон ее голоса впервые изменился. Он стал низким и ровным. Это было вызвано легкой тенью того, что вполне могло бы быть изумлением. Она сказала:
— Ну, все-таки не так далеко.
— Продолжайте, я вас перебил. Вы и Инна отправились в школу. И вы были счастливы?
— Инна была. Да и я тоже, наверное. Но все время мешали одни и те же обстоятельства — и деньги одно из них, знаете ли. Иногда они у нас водились, а иногда — нет. Незадолго до моего восемнадцатилетия папа вернулся в Англию и вскоре умер. Денег совсем не стало. Я научилась печатать на машинке, и мисс Фишер нашла для меня работу. Инна тоже пошла работать, но, как я уже говорила, она вышла замуж за Сирила Фелтона. Он доставил ей немало хлопот, ей не под силу было справиться, и это ее подкосило. Нам только и удавалось, что едва сводить концы с концами.
— А почему же вы были за миллион миль отсюда? Что-то произошло. Но что?
Она ответила:
— Откуда вы узнали? Да, кое-что произошло.
— Продолжайте.
Она рассмеялась.
— Знаете, мне в это попросту не верится, во всяком случае, пока. Я никому еще не рассказывала — не было времени. Быть может, если я расскажу вам, это поможет мне осознать реальность случившегося.
— Вы всегда можете попытаться.
Ее ладонь шевельнулась в его руке, но Мэриан ее не отняла, просто слегка повернула. Когда она заговорила, столь характерных для ее речи пауз было уже не так много.
— Началась эта история полгода тому назад, только тогда я не знала, что за этим кроется. К нам в офис пришел некий мистер Брук и стал задавать вопросы о недвижимости. Он был пожилым человеком и довольно грубым. Он отнял у меня немало времени, вдаваясь в детали относительно каждого дома, что числился в нашей картотеке. Он задавал уйму вопросов — об окрестностях, о магазинах и социальном благоустройстве, спрашивал, где я делаю покупки, не являюсь ли членом теннисного клуба, не посещаю ли драматический кружок. Я думала, он интересуется всем этим в расчете на свою собственную семью. Теперь я понимаю, что на самом деле он хотел узнать, как живу я и чем занимаюсь. Мне пришлось рассказать ему об Инне, объяснить, почему не делаю всех тех вещей, о которых он спрашивал. Он, должно быть, проводил и другие расследования — теперь я знаю, что проводил. Но из офиса он ушел, так ничего и не решив насчет дома, и я посчитала его одним из тех праздно шатающихся людей, что убивают свое и чужое время.
— И кем же он оказался на самом деле?
Она сказала:
— Вы забегаете вперед. Это был брат моего отца — мой дядя, Мартин Брэнд.
— И? Что случилось потом?
— В последующие полгода — ничего. А вчера я получила письмо из адвокатской конторы «Эштон и Фенвик», что на Лоутон-стрит. Это уважаемые люди, и довольно известные.
— Да.
— В письме было приглашение приехать к ним, чтобы встретиться с адвокатом, и сообщалось, что это в моих интересах. Знаете, просто официальный юридический документ. Я не рассказала о письме Инне и Сирилу, но показала его мистеру Мортону, моему начальнику, и он был так добр, что дал мне выходной. И я выехала сегодня утром.
— Ну и как, это было в ваших интересах?
— Да. Мистер Эштон рассказал мне о том, что это мой дядя приходил в контору под видом мистера Брука. Он сказал, что дядя умер, и что он не хотел, чтобы мне открыли правду, пока его не похоронят. Потом он сказал, что дядя Мартин завещал мне все свои деньги. Это не укладывается у меня в голове. Я просто не могу осознать, что все это происходит наяву.
Рука, державшая ее ладонь, сжалась крепче.
— Вы привыкнете и сами удивитесь, насколько скоро. Это ведь гораздо легче, чем привыкнуть к отсутствию денег.
Повисла долгая пауза, после которой она сказала слабым голосом:
— Это так много...
Ему стало интересно, что именно она называла «много». Какими суммами ей приходилось обходиться? Пять фунтов в неделю? С ни на что не годной сестрой-нахлебницей, не говоря уже об этом Сириле, едва ли зарабатывающем себе на пропитание, даже если не принимать во внимание, что он готов сбежать куда угодно, только бы не содержать свою жену! Хотелось бы ему знать, сколько составляют накопления Мартина Брэнда, но даже сейчас он не считал, что вправе задавать подобные вопросы. Вместо этого он рассмеялся, почувствовав, что это причиняет ему резкую боль, и подумал, не сломал ли он часом ребро или несколько ребер. Весьма затруднительное обстоятельство, если так.
На этом цепочка мыслей прервалась, приведя его к следующему замечанию, высказанному вслух:
— Я собирался улететь в Америку в ближайшие десять дней.
Она сказала отсутствующим тоном:
— Мне нравится там бывать. И я люблю возвращаться обратно. Вы собираетесь туда надолго?
— Только на месяц. По делу. Моя мать была американкой, и моя сестра вышла там замуж — она единственный мой родной человек.
Ее рука шевельнулась. Он подумал, что движение было невольным.
— В придачу к большому количеству денег я получила столько же родственников. Меня это слегка пугает. Мой дядя недолюбливал их. Он написал мне письмо, очень странное. Я не понимаю, почему он продолжал жить с ними под одной крышей, если чувствовал нечто подобное.
Он начал убеждаться в своей правоте относительно ребер. Просто не надо смеяться. Он сказал:
— А может, это они жили с ним.
— О, да, это так. У него, похоже, очень большой дом, и они, должно быть, надеялись, что он достанется им вместе с деньгами. У меня пока не было времени поразмыслить над этим, так что это еще нужно будет сделать. — Его рука оставалась неподвижной. — Такие вещи устраиваются сами собой. Мне не следует волноваться об этом заранее.
После очень долгого молчания она произнесла:
— Если бы я погибла, Инна получила бы часть наследства, а члены семьи — все остальное. Это могло бы предотвратить множество проблем. Если мы не выберемся отсюда...
Он ответил громко и решительно:
— Но ведь мы-то собираемся выбраться.
  
Глава третья
 
Находясь в больнице с переломом двух ребер, Ричард Каннингем в полной мере ощущал жажду жизни, вернувшей его в возраст, по меньшей мере, двадцати лет. Утренние газеты писали о том, каким удачным было его спасение, его и Мэриан Брэнд. Статьи и заметки даже в самых маленьких газетенках, как и положено, пестрели крупными заголовками.
ЗАСТРЯВШИЕ ПОД ПОЕЗДОМ — КАКОВО ЭТО — БЫТЬ ПОГРЕБЕННЫМ ЗАЖИВО — ЭКСКЛЮЗИВНОЕ ИНТЕРВЬЮ С РИЧАРДОМ КАННИНГЕМОМ.
Это вызвало у него приступ смеха, однако вы не можете позволить себе роскошь посмеяться, когда ребра у вас туго перевязаны. Он вспомнил репортера, отиравшегося поблизости в тот момент, когда из-под частично разобранных обломков поезда вытащили сначала Мэриан, а потом и его. Особенно приятно было вспомнить, что на бездну вопросов типа «каково это — быть погребенным заживо?» он ответил всего одним словом — «проклятье!». После чего попытался встать на ноги, не прибегая к посторонней помощи, вместо того, чтобы лечь на носилки (уж он-то не калека какой-то, право слово!), и тут же покрыл себя несмываемым позором, потому как лишился чувств. Он прочитал интервью внимательно и с удовольствием. Оно было оформлено в духе первоклассной трагедии и могло послужить прекрасной рекламой для его новой книги.
Он смотрел в продолговатое окно, словно рамкой обрамлявшее низко нависшие тучи и проливной дождь, и думал о том, что чертовски хорошо быть живым и почти невредимым. Дневной свет, даже такой серый и унылый, представлял собой зрелище, поднимающее настроение. Он мог бы лежать сейчас на столе в морге, но вместо этого находился здесь, в чистой и вполне удобной постели, и даже без мучительной боли, если не делать резких движений. Все было просто замечательно.