В исключительных обстоятельствах
- Выйди, конечно, выйди, - засмеялся Жур. - Законное дело...
Жур не понял Егорова. Умный, сообразительный Жур, а все-таки не понял.
Егоров надеялся найти в коридоре веревочку или лучше проволоку и хоть как-нибудь прикрепить подметку. Нельзя же так ехать на происшествие. А сообщить Журу об аварии с башмаком не решился. Жур, чего доброго, тогда скажет: "Ну, в таком случае не езди". И так никогда для Егорова не кончится испытательный срок.
В коридоре, на свое счастье, Егоров встретил Зайцева, вернувшегося с происшествия. Зайцев, узнав, в чем дело, сперва захохотал, потом моментально достал, словно из земли вырыл, моток проволоки, не очень толстой и не очень тонкой, как раз такой, какая нужна. И Егоров тут же, в коридоре, стал не только прикреплять оторвавшуюся подметку, но и укреплять еще не оторвавшуюся.
- Ты смотри-ка, Егоров, у тебя и карман оторвался, - заметил Зайцев и опять захохотал. - Ты что, в переделке был?
- Да так, глупость одна получилась, - смутился Егоров и пошел в дежурку, где, наверно, уже сердится Жур.
- Ты погоди, - задержал его в дверях Зайцев. - Ты Воробейчика на "Золотом столе" не видел?
- Видел. А что?
- Я хотел тебя предупредить, но не успел. Они хотели тебя разыграть. Для этого и послали на "Золотой стол", выбрали вроде легкое задание. Я слышал, они тихонько сговаривались в дежурке, Воробейчик и Усякин. Ты Усякина не видел?
- Видел.
- Ну вот, они сговаривались, чтобы тебя разыграть. Они многих тут разыгрывают новичков. Я хотел тебя предупредить, но не успел. Значит, они тебя разыграли?
Егоров утвердительно мотнул головой.
- Ну и как? - спросил Зайцев.
- Ничего. Вот видишь, карман оторвали...
- А ты?
- А я ничего.
- Жалко, что они не на меня напали, - сокрушенно пожалел Зайцев. - Я бы им показал кузькину маму... Не Воробейчику - он мужик в общем неплохой, а этому Усякину. Он дрессирует тут служебных собак, ну и пусть дрессирует. А комсомольцы - это ему не служебные собаки. Я бы его сразу отучил от этих штук...
- Он больше, наверно, не будет разыгрывать нас, - сказал Егоров. - Я думаю, что он больше не будет. Это они еще по старинке делают...
- Но тебя-то они правда разыграли?
- Разыграли, - опять мотнул головой Егоров.
- А как? - загорелся Зайцев. - Ты расскажи мне все подробно. Воробейчик был в маске?
- Ага.
- Я видел у него эту маску на столе. Вот такие большие глаза. И фосфором намазанные, чтобы светились в темноте. Это действительно можно испугаться с непривычки. А Усякина ты раньше не видел?
- Никогда.
- Усякин - он и без маски страшный, - засмеялся Зайцев. - Он походит на сумасшедшего. Я его сам тут, в коридоре, чуть не испугался, когда увидел в первый раз. Он многих пугает. Ты мне расскажи, как это они начали тебя разыгрывать. Я сам хотел пойти за тобой на "Золотой стол", чтобы тебя предупредить и посмотреть. Но меня Жур послал на происшествие. Я уже сегодня на два происшествия съездил. А мне было бы интересно посмотреть, что они с тобой будут делать...
- Ты понимаешь, я дал слово никому про это не рассказывать, - вздохнул Егоров. - Тебе-то, конечно, можно. Но меня сейчас вызывает Жур...
В дежурку он вошел заметно повеселевший. Все-таки это большое дело хорошо укрепить подметки.
Жур сказал ему, куда ехать, как ехать и кого взять с собой.
- Да, еще вот что, самое главное: я тебя так и не успел поздравить, остановил Жур Егорова уже в дверях. - Ты приказ-то видел?
- Какой?
- Да вон висит. С нынешнего числа ты зачислен в штат...
- А Зайцев как же?
- И Зайцев зачислен. Я его еще час назад поздравил. А тебя не успел. Поздравляю. - И Жур протянул ему левую руку.
- Спасибо, - сказал Егоров очень тихим голосом, стараясь не выказать радости. Да и радость как бы не дошла еще полностью до его сознания.
Никогда не думал он, что это долгожданное событие произойдет так просто. Ему казалось, что его еще долго будут испытывать, проверять. А вот, оказывается, уже проверили и вывесили приказ. И наверно, сам Курычев подписался.
Егорову хотелось своими глазами прочитать приказ. Но он не мог задержаться. Надо было ехать.
- Поздравляю, - повторил Жур. - Это очень приятно, что ты уже закончил испытательный срок. Но все главные испытания впереди. Нас теперь с тобой будет испытывать сама жизнь. До самой смерти, однако, будет испытывать. Со всей строгостью...
Жур еще что-то говорил, но Егорова сильнее всего тронули слова "нас с тобой".
Жур, казалось, приобщал его этими словами к чему-то необыкновенно значительному и важному - более важному, чем уголовный розыск, куда так старался поступить Егоров. Вот он и поступил. Но это еще не все. Далеко не все.
Жур вышел с Егоровым во двор.
Во дворе уже трещал, кряхтел и пофыркивал старенький автобус "Фадей".
- Ты сейчас едешь, Егоров, на происшествие в первый раз не как стажер, а как работник. Ты это учти, - сказал Жур во дворе. - Вся ответственность на тебе. Кузнецов и Солдатенков должны слушать тебя. Я их предупредил. Ну, счастливо тебе, Саша...
Автобус уверенно зафыркал и, медленно набирая скорость, выехал из ворот в темную ветреную ночь.
Переделкино, ноябрь 1955 г.
Святослав Чумаков
ВОСТОЧНЕЕ ХОККАЙДО
I
Пароход “Ангара” возвращался во Владивосток из американского порта Сиэтл с грузом сахара, канадской пшеницы, а также свиной тушенки в банках, которую наши солдаты прозвали “второй фронт”. Это были поставки по ленд-лизу, так называлась помощь заокеанского союзника нашей стране, сражавшейся с гитлеровцами. Правда, помощь эта была не бескорыстной, а в долг. Расчет после победы.
На черных бортах парохода выбелены большие прямоугольники, в которых нарисованы наш герб и буквы “СССР”. Крышки трюмов укрыты брезентами. На них надписи “СССР” латинскими буквами и иероглифами.
На Дальнем Востоке война началась позже, чем в Европе. 7 декабря 1941 года японская авиация напала на базу американского флота в Пёрл-Харборе. С тех пор бесконечные водные пространства, бесчисленные острова северного и южного полушарий стали именоваться Тихоокеанским театром военных действий Японцы пока жестоко били своих противников — американцев и англичан.
На этом театре лишь наша страна была нейтральной, лишь наши торговые суда совершали рейсы в США и обратно. Американцы не хотели рисковать своими судами. Вот почему “Ангара” несла опознавательные знаки — “охранную грамоту” всем воюющим напоказ, а ночью зажигала на мачтах сигнальные огни. С кораблей, самолетов, через перископы подводных лодок знаки эти видны ясно, с большого расстояния.
В команде было тридцать два человека. Еще на “Ангаре” плыли два пассажира: вдова работника советской закупочной комиссии, скоропостижно скончавшегося в Сиэтле, и ее сын Игорь. Анна Лукинична добиралась пока до Владивостока, потому что родина ее, Смоленск, была “под немцем”. Она попросила у капитана какую-нибудь работу, не хотела быть нахлебницей а такое время, да от безделья, тоски известись можно. Капитан придумал для нее должность “дублер кока”. С того дня в штурманской рубке к началу каждой вахты, даже в четыре часа утра, появлялся поднос с бутербродами и термос с горячим кофе. В Акутане, на Алеутских островах, Анна Лукинична купила бочонок соленых огурчиков у потомков русских переселенцев. Ежедневно к утреннему чаю пекла пирожки с картошкой, мясом. Все делалось тихо и незаметно: и есть Анна Лукинична на судне, и как бы нет ее… А Игорь был вездесущ. Его видели, казалось, одновременно в машинном отделении, в штурманской, в радиорубке. Быстро “сориентировался” в жаргоне. Капитана за глаза, как и все, называл “мастер”, старшего механика — “дед”, а помполита — “помпа”.
Свою каюту пассажирам отдал помполит Олег Константинович Соколов, а сам по решению капитана переселился к “деду” на диванчик. “Дед”, тридцатилетний холостяк, был недоволен вторжением. Предложил уплотнить палубную команду.