Плато Двойной Удачи

 
Валентин Аккуратов
Плато Двойной Удачи
Документальный рассказ
История эта случилась при выполнении первого трансарктического перелета по маршруту Москва — Анадырь — Москва на АНТ-6, четырехмоторном гиганте СССР-Н-169. Шел март 1938 года. В зимних условиях на необлетанной трассе надо было выполнить скоростной полет в Анадырь, чтобы взять на борт и доставить в Москву смену летного состава, который уже не один год работал во льдах Чукотки.
Авиатрассы, в современном ее понимании, тогда, конечно, не существовало. Не было и бетонных аэродромов, о них даже и не мечталось. Были оледенелые моря, заснеженная бесконечность тундры и географические карты в дюймовых масштабах, созданные еще по работам «птенцов гнезда Петрова» в первой половине XVIII века.
Шли мы вдоль побережья пяти морей — Баренцева, Карского, Лаптевых, Восточно-Сибирского и Чукотского — по существу, огромных заливов Ледовитого океана. И четко, почти с полным соответствием с картами, тянулась под нами сложная заснеженная конфигурация береговой черты, вызывая глубокое уважение к грудам участников Великой Северной экспедиции. Ведь это они — молодые морские офицеры Семен Челюскин, Федор Минин, Дмитрий Овцын, Степан Малыгин, Харитон и Дмитрий Лаптевы, Василий Прончищев, Дмитрий Стерлегов и многие другие долгие годы в крайне тяжелых условиях Арктики на парусных судах и собачьих упряжках исследовали все побережье, обозначая неизвестные пространства, создавая первые карты северных владений России.
И вот два века спустя мы уверенно держали курс «встречь солнцу», не переставая удивляться точности их работы. Правда, была обозначена только узкая полоса: к югу от побережья Евразии огромные районы были помечены на нашей карте лаконичной надписью: «Не исследовано»…
На четвертые сутки после старта мы были в Анадыре, что для тех времен было рекордом.
В Москву мы решили возвращаться, несколько изменив запланированный маршрут. От Тикси на Хатангу предполагалось лететь не вдоль береговой полосы, а по прямой. Это дало бы нам возможность не только на час сократить время перелета, но и осмотреть большой район с надписью «Не исследовано». Такой полет не представлял особой трудности, но только при условии солнечной погоды или при высокой нижней границе облаков.
В числе наших пассажиров из летного состава находился старейший штурман полярной авиации Вадим Петрович Падалко, которого мы и посвятили в свои замыслы. Он их неожиданно одобрил, только попросил разрешения быть вторым штурманом. Договорились, что от Тикси первую половину пути до центра «белого пятна» самолет поведет он, а дальше, до Хатанги, вахту приму я. Конечно, мне как штурману корабля хотелось бы провести самолет по всему неведомому району, но огромный авторитет Падалко, его колоссальный опыт, а также приказ командира не позволили вступать в споры.
Вадим Петрович, почувствовав мое настроение, сказал:
— За время перелета ты достаточно измотался. Пилотов — двое, а штурман один. Отдохни немного. Впереди, за Хатангой, будет тебе неисследованная трасса.
В Тикси нам долго задерживаться не пришлось. Синоптик зимовки сообщил, что если через четыре часа не взлетим, то нас накроет циклон и мы просидим на земле трое-пятеро суток.
— А какова будет метеообстановка до Хатанги? — спросил я.
— Метеостанций в интересующем вас районе нет. Я лично предполагаю, что погода продержится не более полусуток, — таков был неутешительный ответ.
Я наклонился над синоптической картой: циклон смещался на восток, запуржило на Челюскине, температура поднялась до минус десяти.
Командир корабля Илья Павлович Мазурук меня поторопил:
— Все, штурман. Забирай погоду и — на самолет!
Через час мы были в воздухе. Пересекая широкую заснеженную дельту Лены, простиравшуюся почти на триста километров, подошли к контрольному острову Столб, высокой скалистой сопке. Здесь в 1881 году была похоронена часть экипажа шхуны «Жанетта» американской полярной экспедиции де Лонга, что была раздавлена льдами при попытке достичь Полюса. Из всей экспедиции спаслось только трое. Умирающими, их обнаружили якуты и русские политические ссыльные и доставили на собачьих упряжках в поселок Булун на Лене.
В честь мужества и стойкости участников экспедиции покачиваем крылом самолета и долго в молчании всматриваемся в одинокую могилу.
Пересекаем реку Оленек. Далеко справа, на крутом правом берегу, почти у устья, при впадении в море — другая могила. Такая же трагическая веха мужества, такой же одинокий крест. Это могила лейтенанта Прончищева и его жены. И снова покачиваются оранжевые крылья нашего самолета…
— Эти чертовы синоптики вечно перестраховываются, — раздался вдруг голос второго пилота Тягунина. — Солнце пылает, как в Гаграх, и небо без единого признака «прогнозируемого» циклона.
Я никак не реагирую на эти слова. На вахте — штурман Падалко. Ему и решать. А вскоре, убаюканный ровным гулом моторов, я незаметно уснул.
Легкий толчок в плечо и спокойный голос штурмана мгновенно вернули меня в действительность:
— Принимай вахту. Мое время закончилось. Полет проходит нормально.
Быстро сориентировавшись, я тут же спросил:
— Почему идем в облаках? Наши счислимые координаты? Время прибытия в Хатангу?
Вадим Петрович не замедлил с ответами:
— Под нами — центр «белого пятна». Прогноз погоды не оправдался: циклон подошел несколько раньше. В разрывах облачности проглядывается тундра. Путевая скорость — сто восемьдесят, ветер прямо в лоб. В Хатангу прибытие в семнадцать десять. Наша высота по давлению Тикси — 525 метров.
— Все ясно. Вахту принял. Проверив все элементы движения самолета, запросил бортрадиста принять с Хатанги свежую погоду. Ответ пришел неутешительный: «Штормовая. Борт Н-169. Пурга. Видимость ноль. Ветер северо-северо-западный, порывистый, 25 — 30 м/с. Температура минус пятнадцать. Давление 740 мм. Аэродром закрыт».
Не успел я сделать отметку в борт-журнале, как в шлемофоне, забиваемом треском разрядов статического электричества, послышался голос командира:
— Штурман, что будем предпринимать? Куда уходить?
Через минуту я был в пилотской. В кабине было холодно и резко пахло ректификатом. Лобовые стекла пилотского фонаря плотно забиты непроницаемым слоем матового льда, и только через секторы, омываемые спиртом, было видно, как косые струи снегопада секли самолет.
В глазах пилотов не было растерянности, хотя они и вели машину только по приборам.
— Куда пойдем, штурман? — повторил Мазурук свой вопрос. — Хатанга не принимает, до Тикси не хватит горючего.
— Надо идти в залив Кожевникова, — отвечаю. — Там хорошая погода.
— Но в бухте нет аэродрома…
— Зато в заливе — ровный припай. Когда мы шли на восток, я внимательно осмотрел это место не без цели…
Договорить мне не удалось. Сквозь левый сектор омываемого спиртом стекла я увидел, скорее понял… Как раз под нами промелькнуло, почти касаясь самолета, какое-то… дерево.
— Земля!!! Форсаж!!! — инстинктивно крикнул я, еще не успев как следует оценить опасности.
Но тут же я почувствовал легкий толчок, командир убирает газ, и машина… плавно скользит на лыжах в белую неизвестность.
До боли в глазах всматриваемся в навалившуюся на нас непроницаемую белую стену, ежесекундно ожидая финального скрежета и треска ломающегося металла от столкновения с невидимым препятствием.
— Финита ля комедия, — четко произносит второй пилот, туже подтягивая привязные ремни к сиденью.
Я молчу, пытаясь понять, где небо и где земля.
Тяжелая четырехмоторная машина в лыжном варианте не имеет тормозов, так что надо ждать, когда самолет остановится сам. Но остановится ли? А если он скользит по склону и остановить его может только… Холодная мокрая змейка противно струится по спине.
Кажется, что секунды превращаются в нечто бесконечное. Мы не можем определить даже скорости движения: