Затерянный храм
Дующий с горы ветер сорвал звуки с его губ и унес прочь. Зашуршали под ветром дикие цветы. Незакрепленная ставня стукнулась о стену. Грант, опасаясь, что шляпа улетит с головы, снял ее и сунул под мышку. Шляпа, которую он купил три дня назад в страшной толчее на базаре в Александрии, была ему чуть великовата.
Грант подождал еще с минуту и решил зайти попозже. Он повернулся и остановился.
Даже его тренировка не помогла услышать, как сзади подошла женщина. На ней было простое черное платье, а голову покрывала черная косынка. Со спины ее можно было принять за одну из старух, иссохших и искореженных, словно старые оливковые деревья, – одни жили в каждой греческой деревне, другие составляли неотъемлемую часть ландшафта. Но, глянув спереди, можно было заметить, что платье присобрано на талии, облегая спрятанные под ним выпуклости, а лодыжки ниже края подола гладкие и стройные. Темные волосы были убраны назад, под косынку, и только одна прядь вилась вдоль щеки. Казалось, эта прядь только подчеркивала дикарскую красоту ее лица.
– Грант? – Лицо исказилось, в темных глазах полыхнул огонь. – Вот уж не ожидала, что ты вернешься. Я думала, ты не осмелишься.
Голос у нее оставался таким, каким Грант его и запомнил, – английские слова у нее выскакивали быстро, словно плясали языки пламени. Грант снова надел шляпу, чтобы в насмешливом поклоне приподнять ее.
– Марина, я…
– Если бы я и захотела тебя видеть, так только для того, чтобы убить.
Грант пожал плечами:
– Позже. Я пришел предупредить тебя.
– Как предупредил Алексея?
– Я не убивал твоего брата, – холодно и с расстановкой ответил Грант.
– Нет?
Увлекаемая гневом, она двинулась к нему, и Грант отшатнулся, прижав к себе руки. Ее нельзя было недооценивать. Большинство мужчин из тех, кто недооценивал ее, потом пожалели об этом.
– Через три дня после той засады он ушел, чтобы встретиться с тобой возле ущелья Импрос. Ни один из вас не вернулся, но только один остался в живых.
– Клянусь тебе, я не имею отношения к его смерти. – Это было не совсем верно. Он почти вспомнил ядовитый вкус желчи, стоявшей в горле, пока он ждал возле ущелья, сжимая в руке револьвер, а пот, соленый, словно слезы, жег ему глаза. – Когда я ушел, он был жив. Господи, да он для меня был почти что брат!
Он мог бы рассказать ей гораздо больше, но это только испортило бы все еще сильнее. А времени у него было мало. Грант огляделся и снова посмотрел на Марину.
– Я пришел предупредить тебя, – повторил он. – Помнишь тетрадь?
Она растерянно взглянула на него:
– Что?
– Тетрадь. Записи археолога. Я дал тебе, чтобы ты спрятала. Помнишь?
Внезапный порыв ветра сорвал ее косынку и унес прочь. Косынка пролетела через двор и запуталась в ветвях дерева у ограды. Длинные волосы Марины рассыпались у нее за спиной – жесткие, непослушные.
– Не помню.
– Нет, помнишь. Через два дня после вторжения немцев. Я принес ее сюда, как просил меня археолог. Ты очень расстроилась, что его убили.
– Пембертон был хороший человек, – тихо сказала Марина. – Хороший англичанин.
Она пристально посмотрела на Гранта. В уголке ее глаза блеснула слеза. Слеза не потекла дальше, но и стирать ее Марина тоже не стала. Грант стоял и ждал.
Кажется, она что-то решила:
– Входи.
В доме все было так, как он запомнил, – кухня, спальня и гостиная, просто обставленные, но безупречно чистые. В каменном очаге курилось почерневшее полено, а на подоконниках в вазах стояли букеты цветов и засушенной лаванды. На стенах висели фотографии: позирующий для фотографа мужчина в шляпе с широкими полями верхом на ослике, две смеющиеся молодые женщины на берегу реки, молодой человек в форме новобранца – несмотря на его усилия принять храбрый вид, лицо у него на старой зернистой фотографии казалось изможденным. Грант не стал рассматривать эту фотографию.
Марина исчезла на кухне и через несколько минут вернулась с двумя крошечными чашками кофе и двумя стаканами воды. Грант заметил, что она успела причесаться. Она поставила чашки и стаканы на кружевную скатерть и села напротив него. Грант осторожно отпил кофе и сделал выразительное лицо. Напиток был густой, как смола.
– Больше не любишь греческий кофе?
– Проверяю, нет ли там стрихнина.
Марина против воли рассмеялась:
– Обещаю, что если захочу убить тебя, то сделаю это собственными руками.
– Ну хорошо.
Грант поднял чашку и осушил ее одним глотком. И стал смотреть, как пьет свой кофе Марина. Ей, должно быть, сейчас лет двадцать семь, подумал Грант, она похудела с тех пор, когда он, хромая, пришел в этот дом, но красота ее все та же – дикая, непредсказуемая. Уже тогда она и ее брат были известны среди членов Андартико, греческого Сопротивления. В последующие месяцы они, с помощью и поддержкой Гранта, сделались чуть ли не самой заметной занозой в боку немцев. И более того, Грант и Марина стали любовниками. Их связь была тайной, они прятались и от немцев, и от греков – короткие встречи украдкой в пастушьих хижинах и за разрушенными каменными заборами, обычно в жаркие дневные часы, перед ночными вылазками. Грант еще помнил вкус пота на ее шее, шелест листьев мирта и олеандра, ее стоны и его попытки заглушить их поцелуями. Это были дикие, суровые времена, но ощущения от секса делались только острее, живее. Пока в один сияющий, прозрачный апрельский день все не кончилось – возле ущелья в Белых горах, там, где пахло розмарином и порохом.
Грант понял, что Марина за ним наблюдает, и поспешно отпил воды.
– Значит, ты пришел предупредить меня. О чем, о тетради Пембертона?
Она справилась с эмоциями и стала спокойнее, говорила теперь вежливо и четко. Однако щеки ее все еще пылали.
– Это… – Он сделал паузу. – Это длинная история.
– Ну тогда давай сначала. – Марина откинулась на спинку стула и сложила руки на груди. – Расскажи, что произошло после того, как ты уехал с Крита.
– Я вернулся в Англию.
Даже такая простая фраза таила в себе множество историй: о том, как под покровом темноты надувная лодка подошла к отмели возле Дувра, о пустой комнате над кафе на Олд-Комптон-стрит, где приходилось задергивать шторы всякий раз, как по улице проходил полисмен, о полуночных собраниях в руинах разбомбленных домов.
– Потом однажды я шел по Бейкер-стрит, и на меня налетел какой-то человек. Буквально налетел – как в регби. Он очень извинялся, смущался и уговорил меня выпить с ним чаю. Он был так любезен, что я согласился.
– Это был шпион?
– Наверное, работал в «Маркс и Спенсер». Это такой магазин одежды, – прибавил Грант, видя, что она не поняла. – Но он был евреем. Он рассказал мне о своих друзьях, которые пытались уговорить наше правительство отдать Палестину евреям. Один Бог ведает, как они меня разыскали, но они вбили себе в голову, что я могу помочь им достать кое-какое оружие.
– И?..
– Я и правда мог. Во время войны мы прятали оружие по всему средиземноморскому региону, и кое-что не могло не остаться. Они заплатили мне наличными, я купил лодку, и мы начали дело. Ты знаешь, как это бывает. Ты начинаешь чем-то заниматься, о тебе узнают, и скоро люди стучат к тебе в дверь, желая получить то же самое. Только закончилась одна война, как тут же началась другая. Теперь вкус к ней почувствовали любители, они захотели сравняться с профессионалами и готовы были тратить на это деньги.
– А ты продаешь им оружие, чтобы они друг друга убивали.
Грант пожал плечами:
– Они так и так друг друга убьют. Я же помогаю уравнять шансы. Но три недели назад все полетело к черту. Военные обо всем узнали и подкараулили меня на берегу. – Он подался вперед. – И вот тут начинается самое интересное. В тюрьме меня навестил один человек из английской разведки. Ему плевать было на Палестину, и мое оружие его тоже нисколько не беспокоило. Он хотел, чтобы я сказал ему, где тетрадь Пембертона.
Марина, захваченная рассказом, тоже подалась вперед. Грант постарался не обращать внимания на то, как близко друг к другу оказались их лица.