Али и Нино

Я опустил голову и закрыл глаза - меня ослеплял ярко-желтый песок, усыпавший дорожки Губернаторского сада. 
И вдруг совсем рядом раздался звонкий и веселый смех: 
- Святой Георгий! Вы только взгляните на этого Ромео! Он уснул, дожидаясь своей Джульетты! 
Передо мной стояла Нино в голубой форме учениц лицея святой Тамары. Нино была худощава. Более того, на восточный вкус, можно было сказать, что она слишком уж худа. Но именно эта худоба пробуждала во мне нежные чувства к ней. Сейчас Нино было семнадцать, и я знал ее с того самого дня, когда она впервые прошла по Николаевской в свой лицей. 
Нино села рядом со мной. 
- Так, значит, ты сдал последний экзамен? - спросила она, сверкнув взглядом из-под прекрасных ресниц. - Я немного волновалась за тебя. 
Я положил руку ей на плечо. 
- Пришлось немного понервничать, но Аллах, как видишь, приходит на помощь своим смиренным рабам. 
- Через год ты и меня будешь наставлять на путь истинный, - засмеялась Нино. - Если бы можно было, чтоб во время экзаменов ты сидел под моей партой и подсказывал по математике. 
Мы говорим об этом вот уже несколько лет, с того самого дня, когда двенадцатилетняя Нино пришла заплаканная на большой перемене и повела меня к себе в класс, где я весь урок просидел у нее под партой, решая задачи на контрольной по математике. С тех пор я был в глазах Нино героем. 
- А как твой дядя и его гарем? - спросила Нино. 
Я сделал серьезное лицо. Но перед беззаботным любопытством Нино отступали все нравственные требования Востока. Я коснулся ее мягких черных волос. 
- Гарем моего дяди собирается вернуться на родину. Странно, но, кажется, западная медицина помогла жене дяди. Хотя пока особых признаков не видно. Но дядя очень надеется. 
- Все это отвратительно, - проговорила Нино, по-детски наморщив лоб. Мои родители категорически против этого. Гарем - это позор, - она говорила тоном зубрилы, отвечающей урок. 
- Нино, будь уверена, у меня гарема не будет, - прошептал я, касаясь губами ее ушка. 
- Но уж под чадрой ты свою жену точно будешь прятать! 
- Если того потребует обстановка. От чадры много пользы. Она прячет женщину от солнечных лучей, от пыли, от чужих взглядов. 
- Ты всегда будешь азиатом! - покраснев, воскликнула Нино. - Чем тебе мешают чужие взгляды? Что с того, что женщина хочет понравиться и другим? 
- Женщина должна стараться нравиться только своему мужу, а не чужим. Открытое лицо, голые плечи, полуобнаженная грудь, прозрачные чулки на изящных ножках - все это обещает кое-что, и это обещание женщина должна исполнить. Потому что мужчина, который уже столько разглядел в женщине, хочет увидеть и остальное. Вот для того, чтоб у мужчин не возникало такого желания, и существует чадра. 
Нино с удивлением смотрела на меня. 
- Как ты думаешь, в Европе семнадцатилетняя девушка и девятнадцатилетний юноша тоже говорят о таких вещах? 
- Нет. 
- Тогда и мы не будем, - быстро сказала Нино и поджала губки. 
Я погладил ее волосы. Она чуть запрокинула голову. Последний луч заходящего солнца сверкнул в ее глазах. Я склонился над ее лицом... Ее губы безвольно и нежно раскрылись. Я припал к ним долгим и бесстыдным поцелуем. У Нино перехватило дыхание. Глаза закрылись. Но почти сразу же она резко оттолкнула меня и отодвинулась. Мы сидели молча, уставившись в темнеющее пространство. Потом, немного смущенные, встали и под руку вышли из сада. Нино заговорила уже у самого выхода: 
- Во всяком случае, и мне следовало бы надеть чадру. Или же исполнить свое обещание. 
Она смущенно засмеялась. Теперь все было в порядке. Я проводил ее до самого дома. 
- Я обязательно приду на ваш выпускной вечер, - сказала она на прощание. 
Я взял ее за руку. 
- А летом что ты будешь делать? 
- Летом? Мы поедем в Карабах, в Шушу. Но не выдумывай, пожалуйста. Это вовсе не значит, что и ты должен приезжать в Шушу. 
- Ну что ж, встретимся летом в Шуше. 
- Какой ты зануда. Даже не знаю, что я нашла в тебе? 
Дверь за Нино захлопнулась. Я отправился домой. Евнух дяди с лицом, напоминающим высохшую кожу ящерицы, обнажая десна, сказал: 
- Грузинки очень красивы, хан. Но не стоит часто целовать их в саду, где гуляет так много народа. 
Я ущипнул его за дряблую щеку. Евнуху позволено все. Потому что он не мужчина и не женщина. Он среднего пола. 
Я пошел прямо к отцу. 
- Ты обещал исполнить три моих желания. Вот первое. Этим летом я хотел бы один поехать в Карабах. 
Отец пристально посмотрел на меня, а потом рассмеялся и кивнул. 
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 
Зейнал ага был простым крестьянином из пригорода Баку - Бинагады. Он владел там пыльным, просоленным клочком земли и жил тем, что давал его участок. Во время землетрясения на его участке образовалась трещина, из которой ударил нефтяной фонтан. С того дня Зейнал аге уже не было нужды день и ночь трудиться в поте лица. Деньги сами рекой текли в его карманы, тратил он их щедро и безоглядно, но, несмотря на это, богатство его день ото дня все росло и становилось для него в тягость, начинало мучить и угнетать. Он знал, что рано или поздно наступит время, когда придется расплачиваться за это счастье. С обреченностью приговоренного к смерти ждал Зейнал ага этого наказания. Он стал заниматься благотворительностью, строил мечети, больницы, тюрьмы. Потом совершил паломничество в Мекку, после чего построил еще один приют для сирот. 
Но судьбу не обмануть, и если суждено быть несчастью, то никакими благодеяниями его не отвести. 
В один прекрасный день, когда Зейнал аге было уже семьдесят лет, а его жене - восемнадцать, случилось так, что она запятнала его честь. Как полагается в таких случаях, Зейнал ага жестоко и беспощадно отомстил за свою поруганную честь, но после этого сильно сдал и превратился в обыкновенного усталого старика. Семья его развалилась: один сын ушел от него, другой - навсегда опозорив отца, покончил с собой. 
И теперь седой и сгорбленный, несчастный старик жил в своем огромном бакинском особняке из сорока комнат. 
Единственный оставшийся с ним сын Ильяс бек был нашим одноклассником, поэтому для нашего выпускного вечера Зейнал ага предоставил большой зал в своем особняке, потолок которого был целиком был выложен матовым горным хрусталем. 
Ровно в восемь вечера я поднимался по широким мраморным ступеням особняка. Ильяс бек стоял у лестницы и принимал гостей. Он, как и я, был в нарядной черкеске, с узким кинжалом на поясе. Он, как и я, не снял свою овечью папаху, так как это была привилегия, доставшаяся нам с древних времен. 
Я поднес правую руку к папахе. 
- Здравствуй, Ильяс бек! 
По старинному обычаю мы протянули друг другу обе руки, и его правая рука пожала мою правую руку, а левая - левую. 
- Сегодня лепрозорий закроется, - шепнул он. 
Я в знак согласия кивнул головой. 
Лепрозорий был выдумкой и секретом нашего класса. Русские учителя, даже многие годы жившие в нашем городе, ничего о Баку не знали. Поэтому мы обманули их, рассказав, что на окраине Баку есть дом для больных проказой. Если кто-то из нас хотел сбежать с уроков, он предупреждал дежурного в классе. Тот шел к нашему классному наставнику и, стуча зубами от страха, сообщал, что из лепрозория сбежал больной. Полиция разыскивает его. Есть подозрения, что сбежавший прячется в том самом квартале, где живет этот ученик. Классный наставник бледнел и разрешал ученику не являться на занятия, пока не будет пойман прокаженный. Подобные каникулы могли продолжаться неделю, а иногда и больше. Все зависело от обстоятельств. Никому из преподавателей не приходило в голову сходить в санитарное управление и поинтересоваться, действительно ли есть такой лепрозорий. Итак, сегодня должно было состояться его торжественное закрытие. 
Я вошел в переполненный зал. На почетном месте с выражением особой торжественности и праздничности на лице сидел директор гимназии, действительный статский советник Василий Григорьевич Храпко. Директора почтительно окружали преподаватели.