Завет
- Да, - подтвердил я, удивленный столь полной ее осведомленностью.
Я посмотрел на часы - до четырех оставались считанные минуты.
Она между тем просто поедала меня глазами и, казалось, вот-вот лопнет от любопытства. Ведь главное занятие подобных созданий - собирать и распространять сплетни. А болтливы и наблюдательны они ничуть не меньше, чем их кажущиеся антиподы - ханжи и святоши. Так что она продолжила беседу неукоснительно и точно, как журналист, берущий интервью.
- Ротный фельдфебель у тебя отличный, - сообщила она. - Командир, правда, свинья. Сам увидишь. Ну а который вон там, - она снова махнула куда-то в сторону тенистой аллеи, что убегала к морю, где, видимо, располагался опорный пункт обороны, - тот вообще ангел. Да-да, ангел, - добавила она с неожиданной запальчивостью, словно кто-то собирался ей возражать.
- Вот как? - сухо проронил я.
- И откуда же в наши края? - продолжала наседать она, явно не намереваясь оставлять меня в покое. Теперь в ее глазах наряду с любопытством читалось еще и неприкрытое нахальство.
- Из Парижа.
- О-о! - взвыла она своим трубным гласом. - Город любви!
Я промолчал.
- Рота у тебя хорошая, ребята почти все что надо, - продолжала болтать она. - Я вообще пехоту люблю. Бедно, да честно - вот мой девиз.
Я же все это время смотрел на ту, другую дорогу - казалось, она осенена покоем тенистых райских кущ. Она уходила в сосновую рощу, где, предвестьями близких дюн, веселыми солнечными зайчиками светились проплешины песка. По обе стороны дороги враструску, словно игрушечные, были разбросаны небольшие, аккуратные виллы, и только тут я заметил, что вся эта красота тоже обнесена колючей проволокой и щитами с надписью "Заминировано!". Так вот почему и эта тишина брала за душу, как кладбищенская.
- Не угостишь? - неожиданно сказала хозяйка, и я сообразил, что она смотрит на мои сигареты.
- О, простите! - воскликнул я.
- Это хорошо, что ты на табачок не скупишься, но посмотрим, какой ты недельки через две добренький будешь.
Я ничего не сказал, хоть она и хапнула у меня сразу две сигареты.
- С табаком здесь так же худо, как с хлебом, - продолжала она.
Тут, по счастью, я наконец-то завидел мышино-серый полевой мундир велосипедиста, который вынырнул и быстро приближался из темных, тенистых недр аллеи. Винтовка у него висела не на плече, а строго по уставу была закинута за спину.
- Ага! - воскликнула хозяйка. - Вот и он. Вилли!
Она вышла на крыльцо и помахала подъезжающему солдату, лицо которого я теперь уже мог хорошо разглядеть. Это был бледный, пожилой уже мужчина с соломенными усиками, узкая и редкая полоска которых казалась приклеенной к его верхней губе. У него и пилотка на голове сидела, как у новобранца, да и все лицо излучало какую-то образцовость.
Соскочив с велосипеда, который он оставил у крыльца, он вошел.
- Добрый день, товарищ! - поздоровался он.
- Добрый, - вяло отозвался я.
Он бросил изголодавшийся взгляд на хозяйкину сигарету, потом посмотрел на меня, уселся на табурет к стойке бара и спросил:
- У тебя что, опять левые сигареты?
- Не-а, - ответила она. - Завтра получу, дешевые, по семь франков штука.
- А эти?
В ответ она ткнула горящей сигаретой в мою сторону. Я уже вытащил свою пачку и протягивал Вилли. Он глянул на меня ошарашенно, смущенно усмехнулся и сказал:
- Спасибо, приятель, ты, наверно, прямо из дома, но у вас там тоже не больно разживешься...
- Да уж, - вздохнул я. - Но неужто у вас тут до того худо?
- А-а, чтоб их... - чертыхнулся он. - Сам увидишь. Каждый день сидим, как проклятые; трех пайковых сигарет дожидаемся, за час их скуриваем, чинариками добираем, потом опять двадцать три часа маемся.
- Выпьешь что-нибудь? - спросила хозяйка.
- Да, Кадетта, одно пиво, пожалуйста.
- Ну, твое здоровье! - сказал он, получив свое пиво. - За твои сигареты, товарищ.
Поскольку пиво он выпил залпом и тут же собрался уходить, я тоже поспешил расплатиться; когда я подошел к стойке, он уже надевал пилотку. Я спросил:
- Послушай, барахлишко мое не подбросишь?
Он заважничал, изобразив на лице крайнее сомнение, придирчиво осмотрел мой ранец и сумку, потом сказал:
- Вообще-то, приятель, велик почти разваливается. Это же просто старый рыдван. Ну да уж ладно, - тут он как бы сам себя пришпорил, - не бросать же товарища с багажом на дороге. Так ты, значит, к нам?
- Ну да, - ответил я. - Третья рота.
- Правильно, мы третья и есть. Тогда нагружай.
Потом он укатил, а я с завистью смотрел ему вслед. Дорога, по счастью, оказалась тенистой. Слева стеной стоял лес, тянувшийся прямо от дома Кадетты, а по правую сторону гладкой асфальтированной ленты то и дело попадались дома, похоже, даже обитаемые. Кое-где висело на веревках солдатское бельишко: сорочки, подштанники и те серые, в белую полоску, гетры, что расползлись уже чуть ли не по всему свету. Теперь я шагал быстро: ведь при мысли о своей новой службе я испытывал не только страх, но и любопытство. Каждый перевод на новое место таит в себе нечто будоражащее. Я пока еще не видел моря, а на карте, по которой фельдфебель в штабе батальона показывал мне дорогу, точка, обозначавшая канцелярию роты, находилась совсем рядом с той волнующей пунктирной линией, вдоль которой поверху тянулась надпись "Первая линия обороны", а понизу - "Линия прилива". Так что мне не терпелось снова увидеть море - впервые за последние три года. Еще через пять минут лес кончился. По обе стороны вновь потянулись изобильные луга, пока наконец из-за пологой складки пригорка не показалось здание с ведущей к нему песчаной дорожкой. Это был очаровательный домик, напоминавший курортную виллу очень состоятельного человека. Справа от дороги виднелся еще один кабак, нечто вроде летнего кафе с деревянной крытой верандой, за ним и другие дома, ну а потом - давненько, аж с полудня не видел! - я вновь узрел ненаглядные фельтфебельские звездочки вперемежку с унтер-офицерскими петлицами, унылую толпу солдат, сгрудившихся возле полевой кухни, и все мои романтические мечтания о дивном лете на побережье Атлантики как ветром сдуло. Успев откозырять нескольким фельдфебелям, что стояли возле сарая, наблюдая за раздачей пищи, я наконец добрался до канцелярии.