Молчание доктора Мурке
Мурке опять выключил аппарат, беспомощно пожал плечами, подошел к телефону и снял трубку.
— Привет, — сказал Хумкоке. — Оба выступления сошли гладко. По крайней мере шеф ни к чему не придрался. Можете идти в кино. И не забывайте про снег.
— Какой там еще снег? — крикнул Мурке, взглянув на улицу, залитую ослепительным летним солнцем.
— Господи! — возмутился Хумкоке. — Вы же знаете, что нам пора думать о зимней программе. Мне нужны снежные песни, снежные рассказы. Нельзя всю жизнь сидеть на Шуберте и Штифтере, а никому даже в голову не приходит об этом позаботиться! Мы не напасемся снежных передач, если будет долгая и суровая зима. Сообразите-ка что-нибудь снежненькое!
— Хорошо, — ответил Мурке, — соображу.
Но Хумкоке уже повесил трубку.
— Пошли! — сказал Мурке девушке. — Теперь мы можем идти в кино.
— И мне можно говорить?
— Сделай одолжение!..
А в это самое время помощник режиссера редакции литературно-драматических передач последний раз прослушивал сегодняшнюю вечернюю передачу. Передача ему понравилась, если не считать конца.
Помощник режиссера задумчиво сидел в застекленной камере студии № 13 рядом с техником и, жуя спичку, еще раз просматривал текст:
(Голос раздается под сводами пустой и огромной церкви.)
Атеист (говорит громко и отчетливо). Кто вспомнит обо мне, когда я стану добычей червей?
(Молчание.)
Атеист (чуть погромче, почти вызывающе). Кто будет ждать меня, когда я обращусь в прах?
(Молчание.)
Атеист (еще громче, уже с возмущением). А кто вспомнит обо мне, когда я опять листвой поднимусь из земли?
(Молчание.)
Вопросов, которые атеист выкрикивал в церкви, было двенадцать, и после каждого вопроса в тексте стояло: «Молчание».
Помощник режиссера вынул изо рта изжеванную спичку, засунул в рот новую и вопросительно поглядел на техника.
— Да, — сказал техник, — лично я считаю, что в передаче многовато молчания.
— Вот и мне кажется, — сказал помощник режиссера. — И автору тоже, он разрешил мне заменить молчание голосом, который говорит «бог», только этот голос уже не должен разноситься под сводами пустой церкви, ему, так сказать, потребна другая акустика. Ну а что толку? Где я сейчас возьму голос?
Техник рассмеялся и схватил жестяную коробку, которая все еще стояла на полке.
— Вот, пожалуйста, очень приличный голос, говорит «бог», и как раз в помещении, лишенном всякого резонанса.
От удивления помощник режиссера чуть не поперхнулся спичкой, с трудом откашлялся и вытолкал ее на прежнее место.
— Все очень просто, — улыбаясь, сказал техник. — Мы двадцать семь раз вырезали это слово из одного выступления.
— Двадцать семь раз мне не нужно, — ответил помреж, — с меня хватит двенадцати.
— Мне ничего не стоит, — сказал техник, — вырезать молчание и двенадцать раз вклеить слово «бог», но только на вашу ответственность.
— Вы ангел, — сказал помощник режиссера. — Конечно, на мою ответственность. — Он радостно посмотрел на маленькие матовые обрезки ленты в коробке Мурке. — Вы ангел, — повторил он. — Ну, давайте приступим.
Техник тоже радовался; он подумал, как много молчания он сможет подарить Мурке — почти целую минуту, он ни разу еще не дарил Мурке столько молчания, а Мурке ему нравился.
— Хорошо, — улыбнулся он, — начнем.
Помощник режиссера полез в карман за пачкой сигарет, но вместе с сигаретами вытащил смятую бумажку и, разгладив ее, протянул технику.
— Ну не смешно ли, — сказал он, — что на радио можно найти такую безвкусицу? Это я нашел у себя возле своей двери.
Техник поглядел на бумажку, сказал:
— И впрямь смешно. — После чего прочел вслух: — «Я молилась за тебя в церкви святого Иакова».