Два конца иглы (О прозе Юрия Дружникова)
Иными словами, роман Юрия Дружникова хорошо вписывается в контекст зарубежной русской прозы позднесоветских времен, но проблемой остается контекст прозы отечественной. Отечественная проза в 70-е годы (Шукшина вспомните) скорее пыталась нащупать почву под ногами, чем пересчитать членов Политбюро. В 80-е, когда старики посыпались на свалку истории, наверх стали пробираться циники совсем другого сорта. А там и земля загорелась: в 90-е, когда изъятые тексты вернулись в Россию, они потеряли эффект не только шарады, но и запального бунта, ибо бунт в России произошел без них.
Тогда Юрий Дружников и заметил с горечью, что его роман "из хроники современной жизни" превратился в роман "исторический". И прибавил с иронией: дескать, "не к месту шутил, не вовремя звонил в колокол". Насчет "хроники" он, конечно, скромничает. Что же до шуток и звона, то в романе историческом эти эффекты становятся чертами пережитого опыта и приобретают таким образом новую ценность. Так что подождем сдавать "Ангелов на кончике иглы" в исторический архив. Прочтем их заново и попробуем вписать в контекст сегодняшний.
Сегодня, на рубеже веков и тысячелетий, роман не утрачивает актуальности. Но в 1999 году это совсем не та актуальность, которую закладывал автор в текст 1979 года, описывая события 1969-го.
Итак, девять с половиной недель из жизни редакции крупной московской ортодоксальной советской газеты. Система лжи, взлетающей с редакторских столов вверх, к верхним этажам власти.Дутые ценности, брехня в роли правды, всеобщий добровольный идиотизм, тотальное торжество мнимости.
В ячейках этой дурацкой сети -- то ли полновесным уловом, то ли застрявшим мусором -- "объективки":два десятка мгновенных портретных зарисовок, стилизованных в том же "дурацком" стиле, -- то ли это характеристики из отдела кадров, то ли автобиографии, приложенные к анкетам, то ли отчеты сексотов о задушевных беседах с "объектами наблюдения". Художественный прием срабатывает: минус на минус дает плюс; в сетях мнимой реальности оказывается реальность подлинная -- в сетях партпроса, в сети партучета, в сети осведомителей... (Интересно, что сеть -- ключевое понятие системы, напоминающее сито, которым дурак вычерпывает болото... впрочем, между дураком и умным в этом занятии разницы нет.)
Возникает причудливая равнодействующая лжи, уверенной, что она правда, и правды, знающей, что она ложь. Как говаривали в старину, перед нами "галерея образов": от малорослого заместителя редактора, чья миниатюрность определила когда-то его карьеру в органах, до массивного бывшего сидельца, главного писаки идеологических статей, все понимающего и убедившего себя, что чем хуже, тем лучше. Здесь все оттенки цинического всезнайства и интуитивного простодушия, все варианты сервильности, оставляющей для совести уголки и лазейки. Один успокоит свою совесть тем, что передвинет подлую статью из того номера газеты, по которому дежурит, в следующий и окажется не виноват, другой -- тем, что тайком пошлет приветственную телеграмму Солженицыну, а третий -- тем, что подсунет начальству самиздат в целях то ли провокационных, то ли просветительских, -- надо же и начальству прочищать мозги.
Начальство, кстати, само по себе не подлое: главный герой романа, он же главный редактор газеты, в душе -- либерал, и считает, что лучше уж он будет занимать место в иерархии, смягчая ложь, чем это место захватит какой-нибудь дуболом. Да чистых дуболомов и нет в редакции (то есть в романе Дружникова), а есть варианты пестроты, иногда доходящей до анекдота.
Машинистку зовут Мария Абрамовна, уверяет анкета, а далее выясняется, что на самом деле она - "патриархальная славянка, и от имени ее отца, Абрама Пешкова, дальнего родича великого писателя Алексея Максимовича Пешкова-Горького, ничем не веет, кроме православной волжской дремучей старины". Фамилия же оной машинистки (Светлозерская) унаследована от последнего мужа, которого, между прочим, звали Альфредом, фамилия же мужа предпоследнего была, в компенсацию, Грязнов. Так что уши особо не развешивайте: идет непрерывная провокация, опрокидывание слов с целью посрамления все того же спецотдельского идиотизма.
Дружников - завзятый виртуоз подобной игры; чего стоит у него хотя бы З.К.Морный, блестящий ученый и свобомыслящий поэт, у которого по анкете отец -- украинец, а мать эскимоска. Если же вы думаете, что вам подсовывают очередной анекдот "про чукчу" или эпизод про "дружбу народов", -ошибаетесь: все там правда, хотя дружбой не пахнет. Комиссар Закоморный (из украинской фамилии которого сын соорудил себе псевдоним) был в 20-е годы командирован на мыс Беринга в погранотряд; как-то он погнался за браконьерами-эскимосами, был ими сначала подстрелен, потом вылечен, и эскимоска, ухаживавшая за ним в чуме, родила ему сына. Так что если думаете, что вас разыгрывают, то и тут ошибаетесь.
Вся эта особистская фантастика основывается на фактах... да только факты, вместе взятые, есть не реальность, а гигантская, фантастическаятуфта... Как? И малый росточек будущего замредактора, обеспечивший ему карьеру, -- тоже туфта? Какое отношение имеет рост индивида к его успехам в сфере идеологии? Такое, что вождь народов не терпел в своей обслуге индивидов хоть на сантиметр выше себя. А там уж от усердия зависит...
Галерея образов в романе интересна не только массой жизненно-точных черточек и деталей, но неким охватывающим всех и все принципом, некоей общей точкой отсчета.
Все в этой системе отсчитывается от мнимости, от подмены. Вся жизнь подменена. Ты можешь быть в этой системе верным служакой, можешь быть прожженным циником, в ней устроившимся, можешь стать ее жертвой (если неосторожно вздумаешь ее переиграть), можешь пролезть вверх, но в любом случае играть ты будешь по ее правилам. По правилам тотальной туфты.
Что такое жизнь согласно этим правилам? Это то, что о жизни пишется, а перед тем проговаривается. Причем в написанное и проговариваемое сразу закладывается возможность обратного толкования того, что утверждается. Лазейка для самосохранения: система, подвешенная в воздухе, сама себя держит. Это как наркотик. Те, что наверху,сами не пишут, но, по выражению Чапека, подхваченному Дружниковым, дают указания написать так, как написали бы сами, если бы умели. "Если бы" -- это и есть реальность. Которой "нет". Главное -- не нарушить правила, не перепутать "есть" и "нет".