Менуэт Святого Витта

Он почти не спал в эту ночь, потому что для него не осталось ни одного химического патрона. Слыша, как по днищу лодки лупит дождь, Питер думал о том, что завтра, если повезет, он будет спать в тепле; эта мысль долго не отпускала его, но совсем не грела. Тогда он прогнал ее и стал думать о том, чем все это должно кончиться. Четырнадцать экспедиций только за последние восемь лет… нет, даже пятнадцать, если считать ту, неудавшуюся, в самом начале, когда утонула Астхик и все, ну почти все пришлось начинать сначала, заново доказывать сначала себе, а потом всем остальным то, что ясно без всяких доказательств.
Впервые им удалось так далеко забраться на север. Почти на триста километров, если считать по прямой. По рекам и ручьям, разумеется, выходило больше. Перед водоразделом пришлось оставить лодку и дальше двигаться пешком, потому что удобный волок, тщетно разыскиваемый прежде, не был найден и теперь. Обратно на водораздел вышли почти без сил от усталости и голода, но результаты экспедиции того стоили.
На сей раз он взял с собою этих двоих. Он мог бы взять и четверых – в кладовке «Декарта» хранились еще два спальных мешка, а Диего обещал подзарядить еще десяток химпатронов, – но четверых работников сразу Лоренц не отпустил бы ни при каких обстоятельствах.
Дождь сменился мокрой крупой. Питер по звуку чувствовал, как на днище лодки нарастает ледяная корка. Он немножко помечтал о том, чтобы наконец пошел настоящий снег, навалил сугроб и стало тепло, но снег обманул, как обманывал всегда, снова забарабанили капли, и тогда Питер, пытаясь отвлечься, начал рисовать в уме карту этих мест – безымянная река с безымянными притоками, петли, развилки, протоки, острова… Он шел от устья вверх, к истокам. Змеящиеся притоки отнимали у реки воду, и синяя нить сужалась. Вот она запетляла в болоте – там много старых проток, почти сухих, и, наверно, река каждый год промывает в торфяниках новое русло. Питер вносил поправки. Вот крупный левый приток, он исследован дважды, нет там ничего интересного… Ряд коротких черточек поперек синей нити – цепочка порогов в верхнем течении. Целая сеть притоков, как разлапистая пятерня, разбегающаяся пальцами к водоразделу, – и не скажешь сразу, где собственно река, а где притоки. Вот этот, крайний, совсем не исследован – судя по карте, он ведет в маленькое болото, питаемое, скорее всего, грунтовыми водами. Поэтому опять неинтересно, зато от второго справа притока, где завал из незнакомых деревьев, которые как бочки, и очень неудобный обнос, отходит любопытный ручей, вероятно доступный лодке при высокой воде. Хорошо бы дождаться паводка, чтобы подняться по ручью прямо к водоразделу… сидеть и ждать затяжного дождя, и чтобы пища была, и тепло, а Стефана не было, и каждый вечер ходить смотреть надоевший зеленый луч…
Глупости. Никому это не нужно.
Питер улыбнулся, услышав, как Йорис мучительно простонал во сне. Парнишка еще не понял… А вот Вера догадалась, она сообразительная. Результаты экспедиции не в нескольких нанесенных на карту ручьях и болотцах, хотя и это важно. Главный результат – вот он, лежит под боком и, кажется, даже греет – две прозрачные фляжки с темной маслянистой жидкостью. Йорис не понял, что они означают, а Лоренц поймет сразу. Он чует опасность издалека, как осторожный зверь.
Уже скоро, Стефи. Немыслимо больше ждать.
К утру он сильно замерз и выполз из-под лодки. Светало. Туча ушла. Дождь кончился совсем недавно, стылая земля была пропитана ледяной влагой. Ляская зубами, Питер заставил себя отбежать метров на сто вверх по склону и там заплясал, запрыгал, заколотил окоченевшими ладонями по бедрам и заду. Сейчас он ничем не напоминал привычного всем Питера, а был похож просто на продрогшего до костей мальчика, каковым являлся в действительности, и отчетливо сознавал это. Он напряг мышцы, тихонько зарычал, силясь унять дрожь и ненавидя себя за нее. Оглянулся. Его не должны были увидеть в таком состоянии, и его не видели: младшие спали, а значит, можно было немного пожить простыми желаниями. Он быстро справил нужду, бегом перевалил через холм – бегом, скользя в промоинах, спустился в распадок – повернул – бегом понесся вверх – повернул – опять бегом вниз. Мокро блестели седые валуны, попадались кости вымерших животных, давно обглоданные лишайником и выбеленные. Лес был как лес: кремнистые несгораемые деревья, сумев как-то выжить, перестали расти и завязались узлами. Листьев на деревьях почти не было. Хилый горючий куст, запустив под валуны жесткие корни, целился в небо прямыми в струнку ветвями. Хвоя на нем не росла, а та, что росла когда-то, пошла на корм лишайнику, однако куст был жив и даже затрепетал при приближении человека, словно пытаясь выкопаться из земли и удрать. Наверно, чувствовал, что пойдет в костер. Питер усмехнулся: куст чувствовал правильно.
Вверх. Бегом. Вниз. И еще раз так же. Ему пришлось трижды спуститься с холма и трижды подняться, пока он не ощутил возвращающееся в мышцы тепло. Напоследок не утерпел: взял короткий разбег и с криком «йо-хо-о!» крутнул переднее сальто. Дрожь унялась, теперь Питер чувствовал себя в порядке, и даже приступ острой ненависти к Стефану, нежащемуся в тепле, прошел и сменился предчувствием удачи и спокойной уверенностью в своих силах. Он едва не рассмеялся. Сегодня. Это будет сегодня, Лоренц. Если повезет – сегодня к вечеру. Что, Лоренц, не ждал? Хочешь, очень хочешь ты, чтобы я не вернулся, и у тебя еще есть шанс, ты еще можешь надеяться на последний порог и водяного слона на озере – но я ведь и в этот раз вернусь, Лоренц. Ты же понимаешь, что я вернусь.
Очень скоро он нашел то, что искал, – смолистый корень, спрятавшийся в лишайнике. Корень был большой, толщиной в руку взрослого человека, – строго говоря, корень не был корнем, а был самостоятельным организмом, паразитирующим на лесной подстилке, не то растением, не то животным, однако в костре он горел превосходно, а большего от него не требовалось. Радуясь удаче, Питер выкопал корень руками. Как бы ни промокли ветки горючего кустарника, костер теперь будет, а значит, можно будить Йориса и Веру…
Он поднял глаза и мысленно охнул. Прямо на него шел белый клоун. Еще несколько отставших кривляющихся фигур, торопливо поднимаясь из распадка, настойчиво лезли вверх по склону. Питер бросил корень.
Запах человека необъяснимо притягателен для белого клоуна. Этой загадки так и не удалось разрешить: человек не являлся добычей белого клоуна; если человек не бежал, клоун жадно тянулся к нему, выбрасывая ложноножки, прилипал к человеку, обволакивая его только лишь для того, чтобы через секунду отклеиться и побрести дальше. Побрести – или потечь? Ног у клоунов не было, но перебирание ложноножками карикатурно походило на ходьбу, и сами клоуны издали карикатурно походили на человека. Убить их ножом или стрелой было невозможно. Однажды Маргарет, единственная из всех, кого клоуны интересовали профессионально, высказала предположение, что их бесскелетные студенистые тела суть вовсе не тела в обычном понимании этого слова, а живые коллоидные сгустки, структурируемые собственным магнитным полем. Так это было или не так, никого особенно не интересовало. Гораздо актуальнее было то, что на теле человека, не успевшего увернуться от объятий белого клоуна, оставались долго не заживающие ожоги.
Шрам на подбородке Питера был следом ожога более чем тридцатилетней давности, памятью о том, как он уводил белого клоуна от группы малышей, оказавшихся слишком далеко от частокола. Он тогда застрял в зарослях и был настигнут. Кожа стянулась и изменила цвет. На руках тоже были шрамы. Такие шрамы были на руках у всех, исключая немногих счастливцев вроде младенца Джекоба. Даже у Лоренца они были.
Питер молниеносно окинул взглядом бугорок, обозначающий перевернутую лодку. Нет, белые клоуны не почуяли младших. Еще не почуяли. Пока что они шли мимо и для таких увальней очень быстро, со скоростью бегущего вялой рысцой человека. Их было много.
На открытой местности человеку, как правило, нетрудно уйти от белого клоуна. Нужно заманить его подальше – если человек не очень спешит, клоун идет за ним как привязанный, – а потом убежать от него, сделать большой круг и вернуться. Клоун не вернется, он быстро потеряет след, а вместе с ним интерес к человеку. Труднее уйти от стада, но тоже можно. Хорошо, что клоуны чаще бродят в одиночку. Хорошо, что на этой планете летаргическая жизнь дала так мало подвижных опасных тварей и ни одной неподвижной опасной твари, если не считать того пня, который оказался не пнем… Но и он сжимал челюсти так медленно и робко, что можно было еще раз-другой сесть на него и успеть встать. Пожалуй, опасные виды фауны можно пересчитать по пальцам. Клоуны. Болотные черви. Вонючие крылатые гарпии. Водяной слон. Цалькат. Человеку в лесу нечего дрожать перед зверьем: если он не ранен и не дурак, он не будет съеден. Однако и пищи себе не найдет, это точно. Сосульки годятся лишь на то, чтобы обманывать голод, да поди их еще найди…