Во имя государства (сборник)
– Какой же это мизинчик, – возразил другой стражник. – Это Шаваш-сам-по-себе! Его сам Свиной Глазок приглашал в свое товарищество, а Шаваш отказался. «Я, мол, сам по себе». Свиной Глазок велел его не трогать…
И стражник покачал головой, сильно удивляясь причуде Свиного Глазка.
– Что тебе нужно? – спросил он.
Шаваш объяснил стражникам свое дело, они взяли из его корзинки лепешку побольше и пустили его к Лоне-Фазаненку.
– Неудачный человек Лоня, – сказал старый стражник. – Это же надо так: убить, а наутро попасться. Ты вот, Шаваш, часто слышал, чтобы человека схватили наутро после убийства?
– Нет, – сказал Шаваш, – я нечасто слышал, чтобы человека схватили наутро после убийства.
Стражник покачал головой и добавил:
– Воистину, когда человеку суждены неудачи, то даже приобретение богатства ведет к несчастью.
* * *За стеной начинался маленький садик. В садике рос кактус агава, символизировавший колючее преступление, и морковка для кролика госпожи супруги судьи. За грядкой с морковкой начинался крытый каменный проход, с двумя стражами у входа и выхода, а в конце прохода начиналась собственно тюрьма. Но внутрь тюрьмы Шаваша не пустили. Четвертый по счету охранник порылся в корзинке, выбрал себе лепешку и сказал:
– Не нужна уже Лоне твоя корзинка. Слышал переполох во дворе? Это приехал сам государев наставник, господин Андарз. Он, оказывается, был знаком с покойником. Судья так и обмер. Сейчас его угощают чаем в Розовом Павильоне, а потом, конечно, сразу вызовут Лоню с товарищами на допрос: не дважды же ездить в наше заведение императорскому наставнику!
– Что же, – сказал Шаваш, – и допрашивать их будут в Розовом Павильоне?
– Ради такого случая, – сообщил стражник, – велено вести в Черепаховый Зал.
И забрал из корзинки еще лепешку.
Шаваш вынул из рукава розовую бумажку и протянул стражнику.
– Чего мне тут сидеть? Отдайте корзинку Лоне, если он вернется, а? А я пойду.
Шаваш, однако, никуда не пошел из тюремного двора, как сделал бы на его месте всякий разумный человек, торопясь покинуть это место подозрения и скорби. Едва каменный угол коридора укрыл его от взора стражника, Шаваш остановился, поплевал на руки и – просочился через не забранную решеткой отдушину около пола, которую он еще раньше приметил. Не то что взрослому человеку, но и крупной собаке было б невозможно пролезть сквозь эту отдушину. Но Шаваш, как мы уже упоминали, был не человек, а так – огрызок.
Во внутреннем дворике мальчишка остановился, обдумывая дальнейший план действий. Шаваш не знал, сколько времени полагается угощать императорского наставника чаем, но подумал, что это дело займет у судьи все время до Часа Коровы.
За стеной, покрытой синей глазурованной черепицей и увитой виноградом, начинались длинные кровли и башенки парадной части управы.
Виноградные плети оборвались бы под тяжестью взрослого человека, но Шаваша должны были выдержать.
Шаваш взобрался на стену, прокрался по синему ее коньку и перескочил на толстую черепичную крышу управы. Миг – и вот он уже пробежал по кровле крытой дороги, еще миг, – и вот он уже над крышей главного зала.
Шаваш лег на кровлю и тихо-тихо вытащил несколько черепиц. За черепицами начиналась вата, – Шаваш вытащил и ее. Шаваш просунул голову вниз и увидел толстые, как ананас, балки. Снизу к ним были прибиты тоненькие доски потолка. Между плоской черепичной кровлей, подбитой ватой, и потолком оставалось пространство в локоть высотой.
Шавашу этого было вполне достаточно. Он влез внутрь, задвинул, как мог, за собой черепицу и ужом пополз по серединной балке. Скоро он дополз до перекрестка балок, как раз поверх стены Черепаховой Залы, отыскал место, где из потолка выпал сучок, и вытаращил внутрь любопытный глазок.
Шаваш хорошо знал устройство здешних покоев, потому что трижды его таскали сюда как свидетеля, а однажды даже что-то пытались приписать.
Суд только начинался.
Господин судья, в желтом платье с квадратным воротником, расшитом ветвями и пятилистниками, восседал на возвышении. Поверх головы судьи травяным письмом было написано красивое изречение: «Если суды в государстве устроены ненадлежащим образом, государство перестает быть государством».
Двое писцов сидели на циновках, а молодой помощник судьи, которого Шаваш видел на ступенях управы, почтительно стоял справа от кресла. Слева от кресла стояла статуя царствующего государя с головой мангусты. Эта статуя обладала удивительным свойством: в присутствии статуи даже самые закоренелые преступники говорили только правду. Самому Шавашу трижды приходилось при ней лгать, но это только потому, что у него был с собой талисман «идака», специально чтобы лгать на суде.
Самого государя Варназда Шаваш видел только один раз, в прошлом году, как раз на Новый Год. Тогда на красных улицах построили большой мост, чтобы все могли видеть Государя, а Шаваш, боясь, что его задавят, залез с ночи на высокий каштан. Император шествовал, окруженный львами, козами, собаками, лисами, оленями с золочеными рожками и такими животными, которых Шаваш никогда и не видел и которые водятся только по краям земли и в императорском саду.
Львы трясли головой, рвались с золоченых поводков, – слуги из императорского зверинца мотались за ними, как дым из печки. Сам император был в рисовой маске, и в его белой одежде не было ни единого шва, подобно тому как в законах империи не было ни одного зазора: впрочем, насчет швов Шаваш издалека не мог ничего сказать путного. Государь и люди из его свиты бросали в народ деньги и билетики государственной лотереи.
Пять лет назад такой вот праздничный мост обвалился: пострадало сто сорок человек императорской свиты, одна золоторогая коза и народ под мостом, но в этот раз никаких происшествий не было.
На следующий день Шаваш срезал на рынке кошелек и вдруг почувствовал угрызения совести. «Даже бессмысленный зверь, овца и павлин, – подумал он, – слушаются императора, а я вот нарушаю закон!» Но кошелек все-таки срезал.
Тем временем в зал вошел господин Андарз. Господину Андарзу было тогда лет тридцать семь-тридцать восемь. Это был человек среднего роста, худощавый, с гладкой кожей цвета топленого молока, с высоким лбом и выгнутыми, как жертвенный нож, скулами, и с удивительными васильковыми глазами, формой напоминающими персиковую косточку. Руки его были несколько тонки в запястьях, и кончики длинных и узких пальцев были выкрашены хной. Шелковое платье Андарза было расшито павлинами и единорогами, и из-под платья виднелись кончики сапог, украшенных серебряными ирисами. На голове у него была круглая шапочка, увенчанная выступом наподобие соколиного клюва. Шапочка была зеленой, а волосы, выглядывавшие из-под нее, были очень темные, но не черные, а скорее с легким рыжим отливом.
Помощник Четвертого судьи поспешно подставил ему бронзовую табуреточку.
– Как можно сидеть в присутствии судьи, – отрывисто проговорил Андарз и отошел к левой стене. Нечаянно он стал как раз под тем местом, где расположился Шаваш. Лицо его, отраженное в зеркале, было совершенно невозмутимым, но сверху Шаваш вдруг увидел на его затылке бисеринки пота.
«Удивительные люди чиновники, – подумал Шаваш, – даже потеют затылком»
– Значит, – осведомился судья, сделав знак писцам, – убитый был вам знаком?
– Увы, да! – промолвил государев наставник. – Я учился с ним вместе в дворцовом лицее! Его звали господин Ахсай. Он был назначен тысячником морских перевозок в Лакку и проявил на этом посту известные способности. Впоследствии он незаслуженно подвергся взысканиям: наша семья нашла возможным поручиться за него. Ахсай получил должность в провинции Укеш, однако проживал в основном в столице.
Тут Шаваш заметил, что молодой помощник судьи быстро и нагло усмехнулся. Дело в том, что провинция Укеш была давно завоевана варварами, и должности в ней за деньги приобретали люди, подозреваемые в богатстве.
Таких людей называли пустыми чиновниками. Эти пустые чиновники понастроили себе по империи домов с изукрашенными окнами, завели павлинов в садах и рабов в мастерских, – потому что по закону государя Иршахчана только чиновникам полагались дома с выгнутыми бровями и павлины в садах, и они, конечно, не очень твердо знали имена своих провинций, но зато хорошо знали дебет и кредит. Нажитые им земли и лавки они обычно дарили высоким сановникам в обмен на покровительство и право управления подарком.