Георгий Брянцев По ту сторону фронта
Сидя против дверей заместителя бургомистра, Беляк вспомнил украшенный причудливой виньеткой штамп, стоявший на книгах: «Из библиотеки адвоката Вениамина Владимировича Чернявского»…
…Чернявский принял Беляка любезно, поинтересовался здоровьем, расспросил, устраивает ли его квартира, чем он думает заниматься.
Из беседы Беляк заключил, что Чернявский уже успел собрать необходимые сведения о его прошлом. Ему, например, было известно, что Беляк, живя в Сибири, работал бухгалтером в Союзе охотников и, стало быть, знаком со счетным делом, что он вдов и что дочь его учится в Москве.
В конце продолжительной беседы заместитель бургомистра предложил Беляку должность разъездного фининспектора управы. Беляк согласился.
– Он задал мне еще такой вопрос: «Вы, кажется, беспартийный?» Я ответил утвердительно. «Почему?» – спрашивает. Я сказал, что всю жизнь держался подальше от политики, увлекался больше книгами, охотой, наболтал ему о своей любви к природе. Это ему понравилось.
– Ну, а потом, потом как? – выпалил Пушкарев.
– А потом? Потом все пошло, как по нотам. Уже больше двух месяцев работаю под его началом в управе. Побывал в пяти сельсоветах, наметил кое-где надежных ребят. О финансовых делах докладываю лично Чернявскому, потому что деньгами-то он сам распоряжается, никому не доверяет. В общем, как принято говорить, сработались. Стали с ним такими «друзьями», – водой не разольешь. Приглашал меня даже на именины жены. Вот как!
Настроение у Беляка было бодрое, веселое, в темных глазах его светился задорный юношеский огонек.
– Молодец! Здорово! – Пушкарев рассмеялся и одобрительно хлопнул Беляка по плечу.
Беляк рассказал о своем знакомстве со стариком Микуличем, кладбищенским сторожем, который был тоже оставлен в городе для подпольной работы. Они встретились в один из воскресных дней. Это было удобно, потому что по воскресеньям на кладбище всегда бродил народ и появление Беляка не могло вызвать подозрений. Около небольшой сторожки добродушный лысый старик с рыжей бородой, одетый в заплатанную телогрейку, оттачивал каменным бруском лопату. Как было условлено, Беляк спросил его, в какой стороне кладбища можно отыскать могилу доктора Войнова. «Кого? Кого?» – переспросил сторож. Когда Беляк повторил пароль, старик, не торопясь, поднялся, поставил у стенки сторожки лопату, засунул под крышу брусок и направился к бочонку с дождевой водой. Прополоскав тщательно руки, он обтер их о штаны и пригласил гостя в сторожку.
– Вот так мы с ним и познакомились, – заключил Беляк.
– Микулич… – проговорил как бы про себя Зарубин. – Имя это или фамилия?
– Фамилия, – пояснил Беляк. – Звать его Демьяном Филипповичем.
– Какое впечатление он произвел на тебя? – спросил Добрынин.
– Надежный старик. Веселый, но на фашистов крепко зол. Мы с ним в первый же день кое-что наметили. Он город знает как свои пять пальцев. Все о тебе, Федор Власович, спрашивал: как ты да что ты, жив ли, здоров ли. Старуха у него совсем глухая… Угостила нас яичницей и маринованными грибами. Микулич по случаю знакомства притащил откуда-то поллитровку настоящей московской… Он так долго за ней ходил, что я, грешным делом, подумал: уж не в храме ли Господнем он хранил эту поллитровку? Ну, тут мы, конечно, и вас помянули.
– Хороший старик. Давненько я его знаю. Из одних мест мы, из-под Брянска, – улыбнулся Добрынин.
– Он все сокрушается, что умрет и детей после себя не оставит, – сказал Беляк.
– Это у него самое больное место, – пояснил Добрынин. – А по кладбищу водил тебя?
– Водил. Показал мне такие дыры и склепы, что в них роту солдат спрятать можно. Знатное кладбище. А я-то!.. Сколько лет прожил в городе и ни разу не был там.
– Ну, а как с могилкой доктора Войнова? – пошутил Пушкарев.
– Обошлись без нее.
Беляк рассказал, что уже установил связь с Наташей – официанткой столовой на немецком аэродроме, с Ольгой – телефонисткой центральной станции, с Карецкой – медсестрой немецкого госпиталя, с учителем Крупиным, бывшим директором ресторана Баклановым, железнодорожным мастером Якимчуком.
– Тут листовки немецкие ваши ребята показывали, а у меня вещь поинтересней есть, – сказал он. – Вот послушайте, что немцы про нас пишут. – Он достал из кармана листок бумаги. – Это из берлинской газеты. Карецкая перевела. «Поведение нашего противника в бою не определяется никакими правилами. Советская система, породившая стахановца, теперь создает красноармейца, который ожесточенно дерется даже в безвыходном положении… На том же исступлении построена советская промышленность, беспрестанно выпускающая невероятное количество вооружения. Русские сопротивляются, когда сопротивляться нет смысла». Вот как запели!
– Значит, начинают понимать, с кем имеют дело, – сказал Пушкарев.
– Выходит, так…
– Да… Но борьба только начинается. – Пушкарев встал из-за стола, подошел к двери землянки и крикнул дежурному, чтобы тот принес кипятку. – Они еще не так запоют, но поздно будет, – жестко сказал он, возвращаясь на место.
Появились котелки с кипятком, железные кружки, сухари. Началось чаепитие.
Беседа с Беляком затянулась допоздна. Встречаться часто не было возможности, поэтому пришлось за один раз обсудить многие вопросы.
Беляк поразил всех своей находчивостью, уверенностью, с которой он действовал, своими навыками подпольщика. Уже сказывалось его трехмесячное пребывание в стане врагов.
После ужина Добрынин, Костров и партизан Дымников пошли проводить Беляка. В лесу стояла непроницаемая тьма, вокруг было тихо, и только чуть-чуть шумел в листьях мелкий дождь.
– Экая темень! – передернул плечами Беляк. – Ну и глухомань! Тут сам черт ногу сломит.
– Благодать!.. – сказал Добрынин. – Люблю такую погоду. А помнишь, Карпыч, как мы с тобой ночевали около Кривого озера прошлой осенью? Вот такая же погодка была, дождичек накрапывал, а мы в шалашике, на хвое лежали… Тепло, уютно, и до чего же приятно!..
– Помню, Власыч, помню! – отозвался Беляк. – А сколько утром уток взяли? А?
– Что-то много… Удачная зорька была. Эх, времечко дорогое!.. – тяжело вздохнул комиссар.
Шли один за другим, «волчьим следом», как было принято говорить у партизан. Впереди шагал Сергей Дымников, хорошо знавший все лесные тропы.
Вскоре дождь перестал, но небо оставалось темным, беззвездным. С озера, густо заросшего камышом, потянуло прохладой. Обойдя озеро, путники вышли на большую поляну к заброшенной, ушедшей в землю избушке. Около нее устроили привал, закурили.
– Этой хатенке лет за сто, пожалуй, а все живет, – нарушил тишину Сергей Дымников.
– Тебе она знакома, Сережа? – поинтересовался Костров.
Дымников усмехнулся. Еще бы не знакома! Не одну ночь провел он в этой хатке. Отец-покойник лесничим был и всюду таскал Сергея за собой. Любил отец эту избенку. Днем тут хорошо! Полянка чистая, солнечная, родничок недалеко… Тут жил когда-то объездчик. Сергей забыл его фамилию. Кулаки в двадцать девятом году убили. И его и жену топорами порубили…
– За что? – спросил Беляк.
– Коммунист он был, в раскулачивании участвовал, вот они до него и добрались…
Костров поднялся, замигал карманным фонариком и вошел в открытую дверь избушки.
Деревянный, с большими трещинами пол, облупившаяся печь, затянутые густой сеткой паутины углы. В двух оконцах сохранились стекла. Тишина. Костров погасил фонарик и несколько секунд постоял в раздумье.
– Ну, пошли, товарищи, – сказал комиссар, и Костров вышел из избушки.
Беляка проводили до леспромхоза. Дальше он пошел один. Партизаны отправились обратно.
Дымников вел комиссара и начальника разведки новым, только ему известным, ближним путем. Лес тут был буйный с непроходимыми чащами и болотами, с высокими могучими соснами, с нарядными елями.
Дымников шел и рассказывал о том, как он рос, учился.
Добрынин хорошо знал биографию юноши. Знал, что у Сергея почти одновременно умерли отец и мать и он остался один. Добрынин прекрасно помнил день, когда к нему в цех впервые пришел паренек с ясными, лучистыми глазами, с открытым, смелым лицом. «Славный хлопчик», – подумал тогда Добрынин. Перед войной Дымников работал уже художником по стеклу и очень любил свою профессию.