Георгий Брянцев По ту сторону фронта

 
3
 
В лагерь проникали тревожные слухи. Партизаны не хотели им верить, не хотели смириться с мыслью, что враг, занявший Орел, Мценск, Плавск, накапливает сейчас силы для решительного прыжка к сердцу страны, к столице – Москве. Но проверить эти слухи не было возможности – связь с Большой землей еще отсутствовала. Отряд Зарубина не имел даже радиоприемника.
Во второй половине декабря подрывник Багров и разведчик Дымников попытались выкрасть радиоприемник у немецкого гарнизона на одном из лесных железнодорожных разъездов. Они вернулись без приемника, но привели немецкого унтер-офицера, которого схватили на разъезде.
Пойманного немца привели на допрос в штабную землянку. Допрашивал его Зарубин через начальника разведки капитана Кострова, хорошо владевшего немецким языком. Унтер вел себя нагло, вызывающе, отказался назвать даже свою фамилию, номер части.
Зарубин нервничал, выходил из себя, обвинял Кострова в том, что тот неправильно переводит его вопросы. Спокойный, выдержанный Костров покусывал губы, краснел, пожимал плечами.
– Черт знает что получается! – возмущался Зарубин. – Неужели мы от него ничего не добьемся? Это же позор… Спроси его последний раз, будет он отвечать или не будет?
Гитлеровец ответил, что не скажет ни слова. Услышав это, Зарубин неожиданно спокойно произнес:
– Сообщи ему, что через десять минут он будет расстрелян, и объясни, что врага, который не сдается и продолжает борьбу, мы уничтожаем.
Костров перевел слова командира.
Зарубин хотел сказать еще что-то, но вошедший партизан доложил, что прибыл посыльный из города и просит командира отряда срочно зайти в штабную землянку.
Лишь только Зарубин ушел, оставив Кострова с глазу на глаз с пленным, как унтер мгновенно изменился.
– Вы когда попали в плен? – шепотом спросил он Кострова.
Тот сначала даже опешил.
«Принимает меня за соотечественника», – блеснула догадка, и Костров тут же сочинил рассказ о том, как он попал в плен.
– А что мне делать? – не без страха в голосе спросил пленный.
– Не валять дурака, а говорить правду, – посоветовал Костров. – Ты что действительно желаешь быть расстрелянным?
Унтер неожиданно разревелся. Он не хочет умирать, он хочет жить, но говорят, что русские щадят жизнь тех, кто ведет себя мужественно, попав в их руки, и кто не выбалтывает военных тайн.
Костров рассмеялся и назвал его идиотом.
– Шутить с огнем не рекомендую. Лучше рассказывай все.
И немец рассказал. Назвал свою фамилию, номер полка, дивизии, изложил подробности своей службы, объяснил причины, заставившие его три дня просидеть на безлюдном разъезде.
Но главное заключалось не в этом. Унтер рассказал о разгроме гитлеровцев под Москвой, Ельцом, Тихвином, о провале зимнего наступления немцев. Полк, в котором он служил, потерял девяносто процентов личного состава и из-под Москвы откатился до Мценска. Командир полка попал в плен, начальник штаба застрелился. Отступая, фашисты побросали всю технику.
– Так бы и давно, – сказал Костров, когда пленный выложил все, что знал. – А немец я такой же, как ты – русский. Я советский офицер, партизан и рекомендую тебе сейчас же рассказать все командиру отряда, как рассказал мне.
Костров был очень доволен происшедшим. Кто мог думать, что его, советского офицера, пленный примет за своего земляка! Вот что означает знание языка. Недаром он изучал его в течение нескольких лет. Изучал настойчиво, упорно, ежедневно тренировался, искал случая поговорить с людьми, владеющими немецким языком, читал на немецком языке много художественной и специальной литературы.
До войны Костров был офицером запаса и преподавал немецкий язык в одной из военных академий. Когда встал вопрос об эвакуации академии в глубокий тыл, Костров высказал желание остаться за линией фронта, у партизан. Ему ответили, что такие, как он, нужны и на фронте, и отправили в разведотдел одной из армий. Но Кострова нелегко было заставить отказаться от своих планов. В конце концов командующий армией пошел навстречу его настойчивым просьбам и отпустил к партизанам.
Вступив в должность начальника разведки формируемого отряда, Костров проявил недюжинные организаторские способности и врожденный талант разведчика. Разведывательные данные, добываемые им, всегда были абсолютно точными. Но сам Костров оставался недоволен своей работой. «Чтобы наша разведка работала хорошо, еще очень много надо», – говорил он. Он настойчиво подбирал смелых разведчиков из местных жителей, сам посещал город и села, занятые противником, вербовал новых людей, расширяя свою агентурную сеть.
Зарубин вернулся в землянку примерно через полчаса, и Костров по его лицу сразу определил, что есть какие-то новости. Только присутствие пленного, видимо, мешало командиру поделиться ими.
– Все в порядке, Валентин Константинович, – сказал Костров.
– То есть?
Костров сказал, что унтер принял его за своего и выболтал много интересного.
Зарубин расхохотался.
– Что же он нашел в тебе немецкого?
– Кроме языка, вероятно, ничего.
Рассказ пленного о поражениях гитлеровских войск доставил Зарубину огромную радость. Несмотря на временные неудачи Красной армии, несмотря на провокации фашистской печати, Зарубин всем сердцем и душой чувствовал, что продвижение врага должно остановиться. Он был убежден, что гитлеровцы не войдут в Москву. Так и произошло. И эту первую волнующую весть довелось услышать из уст врага, который сам лелеял мечту побывать в столице Советского государства, который вместе с другими головорезами слепо верил утверждениям своего сумасбродного фюрера о непобедимой мощи фашистских полчищ.
– Дежурный! – громко позвал Зарубин.
Пленный испуганно вскочил с места и вытянулся. Костров сдержал улыбку.
– Отведите его на кухню, – приказал Зарубин вошедшему дежурному, – пусть топит печь и чистит картофель. В его положении это уж не так плохо. А сюда пришлите всех командиров.
Пленного увели.
Костров сел за стол и начал коротко заносить в записную книжку сведения, сообщенные немцем.
А Зарубин вышел из землянки и остановился у входа. От радостного возбуждения ему стало жарко. Он расстегнул ватную фуфайку, воротник гимнастерки и озабоченно всмотрелся в небо, запрокинув голову.
Погода, несмотря на декабрь, стояла отвратительная, – снег шел вперемежку с дождем.
К землянке начали собираться командиры.
– Погодка-то, а? – сказал Зарубин подошедшему командиру взвода Бойко и вновь посмотрел на небо. Бойко неторопливо огляделся.
– Скоро мороз стукнет, товарищ капитан, – заметил он. – А старики говорят, что если земля промокнет перед зимой, то это к хорошему урожаю. Я, правда, не знаю, насколько это верно, хлебопашеством никогда не занимался.
– К урожаю? – повторил Зарубин задумчиво.
Собственно, что же здесь хорошего? Если и будет урожай, то кто его соберет? Разве он достанется советским людям?
Зарубин хотел поделиться своими мыслями с Бойко, но того уже не было – он вошел в землянку.
Наконец все собрались.
– Георгий Владимирович, – обратился Зарубин к Кострову, усаживаясь за стол, – расскажи товарищам о своем разговоре с пленным унтер-офицером. Я с этим немцем возился битый час бестолку, – пояснил он собравшимся. – Ни имени не называл своего, ни номера части. Нахально смеялся мне в лицо. А стоило мне выйти из землянки на несколько минут, как он все рассказал капитану Кострову. Объясни-ка нам, товарищ Костров, как ты с ним нашел общий язык.
Костров смущенно рассказал о своем разговоре с пленным.
Раздался дружный смех, посыпались шутки.
– Попал в немцы наш Костров. Опростоволосился господин унтер!..
– А ты ему сказал, кто ты есть на самом деле?
– А теперь расскажи о главном, – обратился Зарубин к Кострову, когда присутствующие успокоились.
Все недоуменно переглянулись. Пушкарев удивленно поднял брови. Что же это за главное?