По тонкому льду

Уделив присутствующим, в том числе и нам, столько внимания, сколько он считал нужным, незнакомец прошагал в угол к оцинкованному баку с большой жестяной кружкой, тщательно ополоснул ее, нацедил воды и залпом выпил. Выпил и стал рассматривать меня и Дим-Димыча своими строгими внимательными глазами.
Так прошло еще несколько минут. Потом незнакомец провел пятерней по волосам и решительно направился к нашему столику.
Бывает так: смотришь на совершенно незнакомого человека – и тебе кажется, будто он хочет заговорить с тобой. Больше того, ты даже уверен в этом.
Так было и сейчас, когда мои глаза встретились с глазами рыжеволосого незнакомца.
Я изучающе и не без любопытства смотрел на него.
– Товарищ Трапезников? – спросил он, подойдя вплотную и подавай мне мощную, как у мясника, руку.
– Так точно, – ответил я, вставая. – С кем имею честь?..
– Хоботов! – назвал себя незнакомец. – Судмедэксперт, паталогоанатом и прочее. Я так и подумал, что это вы, – наслышан о вас еще от товарища Курникова. – И Хоботов перевел взгляд на Дим-Димыча.
Я представил своего друга.
– Вот и отлично, – заметил Хоботов низким, грудным басом. – Значит, прибыли мы одним поездом. Я уже было подался в поселок насчет транспорта, но меня вернул какой-то добрый человек, сказал, что дело это безнадежное.
– Поедем вместе, – предложил Дим-Димыч. – За нами должны прислать машину.
– Совсем хорошо, – заключил Хоботов. Он снял с себя теплое пальто на меху, со сборками в талии, похожее на бекешу, и положил его вместе с шапкой на стул.
– А вещи ваши? – поинтересовался я.
– Все при мне, – удовлетворил мое любопытство Хоботов. – Все по карманам. Я не признаю в коротких поездках ни чемоданов, ни портфелей. Не верите? – И он улыбнулся хитрой улыбкой, показав крепкие, один в один зубы.
– Могу доказать. Это что? А это? А это?..
Как уличный фокусник, он начал извлекать из своих бездонных карманов и демонстрировать поочередно зубную щетку, тюбик с пастой, огромную расческу, несколько носовых платков, два флакона одеколона, вафельное полотенце, лупу и, наконец, замшевый мешочек с инструментом.
– Удобно? – спросил Дим-Димыч.
– Не особенно, – признался Хоботов. – Но уже привык. Воры отучили меня возить чемодан… Я сплю как убитый.
Мы рассмеялись, закурили теперь все втроем и повели беседу, как давние, старые знакомые.
Доктор Хоботов был сколочен на редкость ладно, плотно и выглядел здоровяком. Его волосы с золотистой искоркой не имели ни единой сединки, кончики усов торчали горизонтально, будто закаленная проволока. Из-под выпирающих надбровий пытливо смотрели небольшие, глубоко сидящие темно-карие глаза.
Он держал себя просто, но с достоинством, был немногословен, если говорил, то кратко и негромко, как человек, уверенный, что его и так услышат. В его речи, жестах, во всем облике, включая и внушительную, прямо-таки разбойничью бороду, совершенно не чувствовался возраст. Я все время смотрел на него, ломал голову и думал: сколько же ему? Можно было согласиться на сорок, можно было дать и пятьдесят. А десять лет для человека – разница существенная. Потом я перестал гадать, решил, что для точного определения возраста нашего нового знакомого надо непременно заглянуть в его паспорт.
После пятиминутной беседы Хоботов признался:
– Я голоден как волк…
– Да, не мешало бы перекусить, – согласился я.
Доктор поманил пальцем официантку. Та подошла развалистой походкой и равнодушным голосом Доложила о возможностях буфета. Все меню состояло из отбивных свиных, жареной курицы и клюквенного киселя.
– А напиточки? – поинтересовался Хоботов и щелкнул себя по горлу.
– Сколько вам? – осведомилась официантка.
– В предвидении дороги, а также учитывая наружную температуру… – Он умолк и поочередно посмотрел на меня и Дим-Димыча.
– Предлагаю по двести, – сказал я.
– Присоединяюсь, – согласился Дим-Димыч.
– Дорожная норма, – подвел итог Хоботов. – Шестьсот граммов.
Доктор и Дим-Димыч заказали жаркое из курицы, я – отбивные и две порции киселя.
– Какое унылое лицо, – покачал головой Хоботов, когда официантка пошла выполнять заказ. – Совсем не гармонирует с оживлением, что за соседним столиком… Давайте переберемся в уголок к окошку.
Мы не возражали.
Когда мы обосновались на новом месте и перенесли свою одежду, Хоботов откровенно сказал:
– Совершенно не могу объяснить почему, но человек, чавкающий во время еды, вызывает во мне холодное бешенство. Я способен смазать его по физиономии.
Мы машинально посмотрели на шумную компанию, от которой удалились.
Действительно, парень в заячьем треухе обрабатывал пищу с таким усердием, что звуки, вызывавшие бешенство у доктора, разносились по всему залу.
Официантка подала заказ. У котлет оказался на редкость странный, несвойственный им запах. Я решил, что мой желудок не настолько натренирован, чтобы освоить без последствий это блюдо, великодушно отказался от него и, следуя примеру попутчиков, попросил заменить отбивные курицей.
– Хрен редьки не слаще, – коротко бросил доктор, отыскивая в курице съедобные места.
Курицу забыли, вероятно, кормить в течение месяца перед смертью, и нам достались сплетения из костей и сухожилий, напоминающих скрипичные струны.
Кисель также не вызвал нашего восторга. Это была мутновато-студенистая жидкость, заполняющая стакан не более как на две трети. Мы проглотили ее залпом, точно яд, и доктор на полном серьезе спросил:
– Вам не кажется, что обед наш чрезмерно легок?
– Кажется, – рассмеялся я, – но повторять его рискованно.
– Да, придется потерпеть, – согласился Дим-Димыч.
Мы вволю наговорились, выкурили полпачки папирос, когда в зале появился наконец шофер райотделения, пожилой человек, которого я знал как Василия Матвеевича.
– Прошу извинить, – сказал он, подойдя к нам. – Это же гроб, а не машина. Заело переключение, включились все скорости – и хоть плачь!
– Чего уж там, – сказал я. – Бандура твоя мне знакома. А доберемся?
– Добраться-то доберемся. Не ночевать же здесь. – И Василий Матвеевич с презрением оглядел зал.
Хотя в его словах было мало утешительного, мы решили все же ехать и покинули вокзал.
Хоботов обошел вокруг «газика», осмотрел его критическим оком и атаковал заднее сиденье. К нему присоединился Дим-Димыч.
– Не знаю, как вы, а я попытаюсь уснуть, – сказал доктор.
Надорванное сердце машины хрипло вздохнуло, засопело, заклохтало и тут же умолкло. Потом снова вздохнуло и нехотя глухо и сердито заурчало. Машина порывисто прыгнула, точно лягушка, и ходко двинулась с места.
«Лиха беда начало», – подумал я.
Мы пролетели подобно снаряду через спящий станционный поселок и сразу оказались на большаке, сдавленном с обеих сторон высоким лесом. Упругий ветер ударял машине в лоб и пузырил брезентовый верх В свете фар на нас надвигались и мгновенно исчезали телеграфные столбы и редкие дорожные знаки.
Единственным достоинством «газика», на мой взгляд было то, что после долгого кашляния, чихания, тоскливых вздохов и судорожных прыжков он все же мог развивать приличную, по нашему времени, скорость. Маши на мчалась, подминая под себя ветер и снег. На самом переломе ночи показались выбеленные морозом крыши домов районного центра. Город спал. Машина пронесла нас по безлюдным улицам и остановилась возле дома Каменщикова. Сам он, обеспокоенный задержкой, не спал и, услышав условный сигнал машины, выбежал нам навстречу.
– Старший лейтенант Безродный приехал? – первым долгом поинтересовался Дим-Димыч после приветствий.
– Засел в двадцати километрах, – доложил Каменщиков. – Там основательно замело дорогу. Звонил участковый уполномоченный. К утру доберется.
Дим-Димыч толкнул меня локтем и усмехнулся.
По узкой, протоптанной в снегу тропинке мы проследовали за Каменщиковым к его дому, стоявшему в глубине усадьбы.
Снегопад кончился. Поздняя луна ушла на покой, так и не показавшись.