Полевой госпиталь. Записки военного хирурга
«Хирургии теперь будет – сколько угодно!»
Пошел в больницу. За полчаса город уже изменился. Суета, тревога. Женщины спешат с кошелками. У магазинов – очереди. Мужчин не видно. Наверное, дома – последние часы. По радио все еще музыка. Но вот-вот местный диктор объявит:
Приказ: «Явиться через два часа после объявления всеобщей мобилизации по адресу…»
В вестибюле много посетителей. Обычно в воскресенье здесь довольно приятно. Выздоравливающие выходят к родственникам, радостно улыбаются, что-то говорят и тут же, на скамейках, закусывают. Сегодня только плачут.
Девушка-санитарка дает мне халат и сообщает:
– Вас вызывают в военкомат.
У военкомата, на углу Советской и Энгельса, оживленно. Толпится разный народ, мужчины военные и в гражданском. Часовой. Свежий приказ на двери. Чернеют слова: «Всеобщая мобилизация».
Майор распорядился:
– Пойдете во вторую школу на призывной пункт хирургом в комиссию. Сейчас.
2-я школа новая, четырехэтажная – украшение Череповца. Пока здесь относительно тихо. Врачи уже в сборе. Я знаю их всех: терапевт, глазник, отоларинголог, невропатолог и я – хирург. Начальник пункта, толстый подполковник, предупредил:
– Товарищи врачи, судите строго и ответственно. Я знаю ваши штучки – направлять на консультацию, обследования. Этого не нужно. Времени нет. За два дня мы должны отмобилизовать наши контингенты.
Мы рассаживаемся в двух кабинетах. С четырех часов пошли мобилизованные. Регистратура выдавала нам их карточки. Солдат вызывают из коридора по фамилиям, секретарь проверяет, когда проходил медкомиссию. Если давно – посылает к врачам, если недавно – спрашивает:
– Здоров? Служить можешь?
– Могу.
Штамп – и конец. Принят.
Вот они идут передо мной – защитники Отечества. От 20 до 35. Колхозники из пригородных деревень. Рабочие наших заводов. Мелкие служащие. Плохо одетые, но не запущенные, в чистых рубахах. В большинстве – худые. Хмурые. Слов не говорят. Собрались на тяжкую работу. Нужно.
Они раздеваются у входа в класс, в загородке из скамеек, и подходят к доктору, прикрывая ладонями стыдные места.
Голый человек совсем беззащитен.
Он даже соврать боится, если, конечно, опыта не имеет.
– Ну, так что болит?
– Да так, ничего, к погоде плечо грызет, перелом был.
Ему 35 лет, трое ребят. Руки от работы будто покрыты дубовой корой. Он робко говорит свои жалобы, чуть-чуть надеется, что доктор найдет какой-нибудь огрех в его теле и отпустит домой.
Я смотрю на его руку, проверяю силу и объем движений в суставах. Потом слушаю его грудь. Слушаю больше для порядка: он здоров.
– Все у вас хорошо. Нужно служить.
– Служить так служить…
Следующим идет молодой парень, с чубом, с улыбкой всеми зубами.
– Не, не служил. Порок сердца признавали, отсрочивали. Да я здоров, доктор, здоров! На лесопильном работаю. На фронт надо, фашистов бить.
Послушал сердце и написал: «Годен к строевой службе».
Попадаются и такие, что симулируют. Наивно, большей частью без особых надежд на успех.
Часам к семи вечера народ пошел густо. Очередь шумела в коридоре. Выпившие попадались все чаще и чаще. Совсем пьяных отсеивали в регистратуре – складывали в один класс, вповалку, чтобы проспались. Без особых придирок. Тех, кто уже прошел комиссию, собирали в другой класс, а как накопится взвод – строили на дворе и – на вокзал.
Из открытых окон видно, как вокруг разрастается целый лагерь. На телегах и на земле сидят бабы, дети и мужики компаниями, беседуют, едят, выпивают. Это из колхозов приехали, кто подальше. Изредка песни слышатся.
Когда из задних дверей школы выводят очередной взвод, весь лагерь подхватывается и люди кидаются к школе: посмотреть своих и провожать – совсем, на войну. Женщины бросаются прямо в ряды, все мешается. Старшины, что отводят новобранцев, кричат охрипшими голосами, оттаскивают особо мешающих.
Взвод отправляется вдоль Советского проспекта. Мужчины держат за руки детей, жены виснут у них на плечах, другие – скромные – идут поодаль. Шум, возгласы, рыдания.
Потом женщины будут возвращаться домой, одинокие, растерянные – к новой жизни – Солдатки.
Работали без перерыва, вечер и в ночь. Окна завесили одеялами. От самолетов.
Отец мой пошел на войну в августе 1914 года. Мама рассказывала, как провожала его из деревни в Череповец, и, наверное, также стояла около пункта и плакала. А потом возвращалась на пароходе в семью своей жадной свекрови.
К двум часам рассвело и сняли одеяла с окон, но работа остановилась. Людской поток иссяк. Вот и кончился наш первый день войны.
А что там, на фронте?
Едем на фронт
Сегодня мы едем на фронт! Нужно, нужно ехать, активно действовать.
Какими тягостными были эти дни… Утром 23-го на призывном пункте я слушал первую сводку: «Противнику удалось занять Кальвотин, Стоянут…»
Днем сходил в военкомат, сдал начальнику свой белый билет. Сказал, что хочу служить.
Он не расспрашивал. Затребовал личное дело и сделал пометки.
А вчера утром все изменилось. Вызвали из больницы в военкомат…
– Пойдете на улицу Коммунистов, 5. Там формируется полевой госпиталь. Поговорите с начальником Хаминовым.
Пришел, представился…
– Я врач, Амосов.
Вижу – разочарование: я молод, худ, невысок. Усадил и начал расспрашивать. Все рассказал честно. Выглядело, наверное, слабо.
Начальник неплох. Хаминов Борис Прокопьевич, военный врач 3-го ранга. Одна шпала. Физиономия внушительная – второй подбородок, но на воротнике лежит жестковато. И животик при высоком росте и осанке тоже кажется жестким. Посмотрим. Глаза у Хаминова карие, навыкате. Большая бородавка на щеке.
– Беру вас начальником хирургического отделения.
Не скрою, хотелось бы большего, но нет и негде взять. Должен был из Ленинграда отличный хирург приехать, но нет его. Видимо, перехватили.
Так я попал в ППГ 22–66.
Хаминов взял и второго нашего ординатора, Лидию Яковлевну. Мы с ней близко дружили. Любовь? Нет, любви не было. Не знаю, для войны хорошо это или плохо? Но лучше бы она осталась дома!
Выдали обмундирование: гимнастерку, брюки «х-б», офицерские фуражки царского образца, с блестящим козырьком. Шинель. Обувь: портянки, обмотки, ботинки. Я их не взял, купил на базаре хромовые сапоги.
Прошел еще день в сборах и прощаниях, и вот уже на вокзале – первый раз все вместе – толпа уродливо одетых военных. Знакомимся, грузимся. Комиссар Медведев, политрук Шишкин, начальник АХЧ Тихомиров, начпрод Хрусталев, операционная сестра Зоя. Все мобилизованные в Белозерске. Оттуда же санитары и лошади. Колхозные. Врачи – хирург Чернов и двое терапевтов, рентгенолог и аптекарша из Ленинградской области. Другие, медсестры череповецкие. Тамара и Татьяна Ивановна – операционные из нашей больницы, из гинекологии, знакомые.
Потом потянулись десять дней в воинском эшелоне, в товарных вагонах, на голом полу. По несколько суток стоим на станциях, загаженных фекалиями: много эшелонов прошло. Извелись бездельем и неизвестностью.
Война идет, а мы не работаем. Хуже – у нас даже имущества медицинского нет. Где-то еще должны выдать. Все это убивает. Но особенно тягостны сводки.
Речь Сталина слушали на вокзале в Ярославле. Скорбная речь: будто даже зубы о стакан стучат. «Братья и сестры»: Подумал злорадно: «Ишь, испугался». Не люблю Сталина.
9 июля кто-то наверху наконец определил нам место. Быстро провезли через Москву, повернули на Киев и выгрузили на лугу около станции Зикеево, не доезжая Брянска.
Тут же вечером – бомбежка. Паника страшная, все в соседний лес убежали, только к утру очухались. Так мы получили, выражаясь высоким стилем, боевое крещение. Да, две бомбы, несомненно, были. Никого не задели, но моральный дух, к сожалению, оказался невысок. Что поделаешь – нестроевые и необстрелянные. Тем более женщины. Я, по-честному, не ощутил страха.