Проклятие Шалиона
Кэсерил неуверенно спросил:
— Ты не возражаешь, если я тогда заберу эти вещи?
— А чего ты у меня спрашиваешь? С ним вот и договаривайся. Ежели не боишься. Мне-то всё равно.
— Я… я помогу тебе с ним.
Фермер моргнул.
— Ну, это хорошо бы.
Кэсерил понял, что фермер донельзя обрадовался, что ему не придётся одному возиться с трупом. Правда, таскать большие и тяжёлые поленья у Кэсерила не было сил, но посоветовать, как уложить их в мельнице таким образом, чтобы огонь разгорелся сильнее и спалил остатки здания дотла, — это он мог.
Крестьянин с безопасного расстояния наблюдал, как бродяга раздевает труп, стягивая с закоченевших членов вещь за вещью. Тело раздулось ещё больше. Кэсерил стащил с покойника тончайшей работы исподнюю рубашку, и освобождённый живот вспучился до пугающе огромных размеров. Но заразным тело не было, да и запах до сих пор отсутствовал. Даже странно. Кэсерил задумался, что будет, если не сжечь труп до заката, — он лопнет? И если лопнет — что выйдет из него… или войдёт? Он встряхнул головой, отгоняя странные мысли, и быстро сложил одежду. Грязи на ней почти не было. Туфли оказались слишком малы, их он оставил. Затем вместе с фермером они уложили тело среди дров.
Когда всё было готово, Кэсерил опустился на колени, закрыл глаза и прочитал погребальную молитву. Не зная, кто из богов забрал себе душу умершего, хотя и несложно было сделать соответствующие выводы, он обратился сразу ко всем пяти членам Святого Семейства:
— Милосердия Отца и Матери, милосердия Сестры и Брата, милосердия Бастарда, милосердия всех пяти — о Величайшие! — мы покорнейше просим милосердия. Какие бы грехи ни совершил покойный, он заплатил за них сполна. Милосердия, Величайшие!
«Не справедливости, пожалуйста, не справедливости. Мы все были бы глупцами, моля о справедливости. Милосердия!»
Закончив молитву, Кэсерил встал и огляделся. Подумав, поднял ворона и крысу и положил их маленькие трупики рядом с телом человека — у его головы и ног.
Боги нынче явно улыбались Кэсерилу. Интересно, во что это выльется.
Столб густого жирного дыма поднимался над мельницей, когда Кэсерил вновь зашагал по дороге в сторону Валенды с одеждой мертвеца, связанной в тугой узел за спиной. Хотя она была значительно чище и опрятнее лохмотьев Кэсерила, он справедливо рассудил, что прежде чем натянуть её на себя, надо найти прачку и хорошенько отстирать своё приобретение. Он почти слышал, мысленно отсчитывая прачке за труды медные вайды, их грустное позвякивание, но что поделаешь!..
Прошлую ночь Кэсерил провёл в сарае, стуча зубами от холода. Его ужином стала половина вонючего заплесневелого хлеба, вторую половину он съел на завтрак. Примерно три сотни миль прошёл он от порта Загосур на побережье Ибры до самой середины Баосии, центральной провинции Шалиона. Преодолеть это расстояние так быстро, как рассчитывал, ему не удалось. Приют храма Милосердия Матери в Загосуре занимался помощью людям, извергнутым — во всех смыслах этого слова — морем. Сердобольные служители Приюта вручили Кэсерилу кошелёк, который истощился раньше, чем путник достиг конечной цели. Окончательно он иссяк буквально на днях. Ещё денёк, подумал Кэсерил, даже меньше. Если только он будет в силах переставлять ноги ещё день, то сможет достичь убежища и укрыться в нём.
Когда он начинал своё путешествие, голова его была полна планов, как он во имя былых времён попросит вдовствующую провинкару о месте в её владениях. Но по дороге амбиции его значительно поубавились, особенно когда он пересёк горы и вступил на холодные высоты центрального плато. Может, управляющий замка или старший конюх дадут ему работу в конюшне или на кухне, и тогда вовсе не придётся беспокоить великую леди. Если удастся получить место помощника на кухне, то не нужно будет даже называть своё имя. Кэсерил сомневался, что хоть кто-нибудь ещё помнит его по тем чудесным временам, когда он служил пажом у покойного провинкара Баосии.
Мечты о тихом, спокойном местечке у кухонного очага, о жизни без имени, когда не надо будет подчиняться никому более грозному, чем кухарка, и выполнять поручения более жуткие, чем принести воды или дров, влекли Кэсерила вперёд, наперекор последним зимним ветрам. Видения отдыха, равно как и мысль, что каждый шаг удаляет его от кошмаров моря, манили и заставляли идти почти без остановок. Долгими часами на пустых дорогах Кэсерил придумывал себе подходящие для будущего безвестного существования имена. Но теперь ему, похоже, не придётся шокировать обитателей замка нищенскими обносками.
Ведь Кэсерил выпросил у крестьянина одежду мертвеца и благодарен им обоим — и фермеру, и покойнику.
«Да. Да. Покорнейше благодарен. Покорнейше».
Город Валенда раскинулся на невысоком холме, как яркое покрывало в красную и золотую клетку: красными были его черепичные крыши, жёлтыми — каменные стены домов, и равно сверкали на солнце те и другие. Кэсерил даже зажмурился при виде этих сочных, таких родных красок своей родины. Дома в Ибре были белыми — и слишком яркими в жаркий северный полдень, сверкающими и слепящими. А этот жёлтый песчаник придавал домам, городу, да и всей стране замечательный, приятный глазу оттенок. На вершине холма, как настоящая золотая корона, высился замок провинкара; его отвесные стены показались Кэсерилу колышущимися в воздухе.
Остановившись посреди дороги, затаив дыхание, он смотрел на замок некоторое время, затем двинулся дальше, невзирая на дрожь в измученных ногах, столь быстрым шагом, каким не мог идти и в начале своего путешествия.
Для торговли на рынках время было уже позднее, улицы, ведущие к главной площади, были почти безлюдны и тихи. У ворот замка он подошёл к пожилой женщине, у которой вряд ли нашлись бы силы напасть на него и ограбить, и спросил, где можно найти ростовщика, чтобы разменять деньги. Ростовщик в обмен на маленький реал отсыпал Кэсерилу вожделенный груз медных монет и рассказал, где найти прачку и общественную баню. По дороге Кэсерил задержался, лишь чтобы купить масляную лепёшку у встречного уличного торговца, и проглотил её на ходу.
У прачки он заплатил за услуги и выторговал напрокат пару льняных штанов, тунику и сандалии, в которых и поспешил вниз по улице к бане, оставив в красных умелых руках женщины свои облепленные грязью башмаки и одежду. В бане брадобрей аккуратно подстриг ему бороду и волосы, а Кэсерил в это время наслаждался неподвижностью и покоем в самом настоящем — о блаженство! — кресле. Мальчик-слуга подал чай. Затем Кэсерил прошёл во внутренний дворик и ожесточённо намыливал и скрёб себя всего мочалкой и душистым мылом, а мальчик периодически окатывал его из бадьи тёплой водой. В радостном предвкушении Кэсерил поглядывал на огромную деревянную кадку с подбитым медью дном. Она была наполнена водой, внизу горел огонь. Такая ванна могла вместить шесть человек, но поскольку время было неурочное, вся она оказалась в распоряжении одного Кэсерила. Он мог валяться и отмокать в ней хоть весь день, пока прачка приводит в порядок его вещи. Мальчик забрался на табурет и поливал воду ему на голову. Кэсерил поворачивался под струёй и фыркал от удовольствия. Он открыл глаза и заметил, что слуга пялится на него, разинув рот.
— Ты… ты что, дезертир? — выдавил мальчик.
Ох… Он забыл про свою спину, про красные длинные рубцы на теле — следы последней порки надзирателей рокнарских галер. Здесь, в Шалионе, подобным зверским образом наказывали немногих преступников, и в число таковых входили армейские дезертиры.
— Нет, — твёрдо ответил Кэсерил, — я не дезертир.
Изгой — это верно. Возможно, жертва предательства. Но пост он не оставлял никогда, даже при самых страшных обстоятельствах.
Мальчик зажал рот ладонью, со стуком уронив на пол деревянную бадью, и выскочил наружу. Кэсерил вздохнул и залез в ванну.
Как только он погрузил своё ноющее тело в горячую воду до подбородка, во дворик влетел банщик и грозно зарычал:
— Вон! Убирайся отсюда, ты!.. Ну!