Девять драконов

— Мм… дай подумать. Мой папа расследует убийства и посылает мне снимок босых ног на железном столе. А та, другая картинка, что это? Легкие того человека? Какая гадость!
— Он был курильщиком. Я подумал, тебе следует это увидеть.
Последовало молчание, а потом, очень спокойно, она произнесла:
— Папа, я не курю.
— Да, но, видишь ли, мама сказала, что от тебя пахнет табаком, после того как ты погуляешь с друзьями в торговом центре.
— Да, возможно, это так, но неправда то, что я с ними курю.
— Тогда с кем же ты куришь?
— Папа, я не курю. Старший брат моей подруги иногда болтается с нами, чтобы за ней приглядывать. Я не курю, и Хи тоже не курит.
— Хи? По-моему, ты сказала, что это подруга.
Тогда Мэделин снова произнесла это имя, на сей раз с ярко выраженным китайским акцентом. Теперь оно звучало как «Хи-ю».
— Хи — это девушка. Ее так зовут, Хи. Это означает «река».
— Тогда почему ты не называешь ее Ривер?
— Потому что она китаянка, и я называю подругу ее китайским именем.
— Игра слов, прямо как у Эббота и Костелло. Называть девушку Хи.
— Как у кого?
Босх улыбнулся.
— Да так, не важно. Забудь о легких, Мэдди. Если ты говоришь мне, что не куришь, я тебе верю. Но я звоню не за этим. Та татуировка на лодыжках, ты смогла прочесть иероглифы?
— Да! Фу какая гадость! В моем телефоне ноги какого-то мертвеца!
— Ладно, ты можешь удалить их, как только скажешь мне, что означают эти символы. Вас же учат в школе читать.
— Я не собираюсь их удалять. Я собираюсь показать их друзьям. Они подумают, что это круто.
— Нет, не делай этого. Понимаешь, речь идет о проводимом мною расследовании. Никто больше не должен видеть данные снимки. Я послал их тебе, надеясь на то, что ты сможешь мне быстро расшифровать их.
— Ты хочешь сказать, что во всем полицейском управлении Лос-Анджелеса нет ни одного человека, способного это перевести? Тебе приходится звонить дочери в Гонконг ради такого пустяка?
— В настоящий момент примерно так оно и есть. Но работа есть работа. Так ты знаешь, что означают эти символы, или нет?
— Да, знаю, папа. Это было легко.
— Ну так как же их следует понимать?
— Это что-то вроде предсказания судьбы. На левой ноге иероглифы «фу» и «каи», то есть «удача» и «деньги». А на правой — «аи» и «ци», что означает «любовь» и «семья».
Босх поразмыслил над этим. Ему подумалось, что эти символы имели важное значение для Джона Ли. Он хотел, чтобы они были с ним повсюду.
Потом он вспомнил, что символы располагались у Ли на каждом ахилловом сухожилии. Быть может, он поместил туда татуировку намеренно, сознавая, что эти его упования на вечные ценности делали его уязвимым. Но они же являлись его ахиллесовой пятой.
— Алло, папа?
— Да, я здесь. Я просто задумался.
— Ну что, я тебе помогла? Я раскрыла твое дело?
Босх только улыбнулся, но тут же сообразил, что она не может этого видеть.
— Не совсем, но мне это поможет.
— Ладно. С тебя причитается.
Босх кивнул.
— Ты, я смотрю, чертовски смышленый ребенок. Сколько тебе там сейчас? Тринадцать, пошел двадцатый?
— Ну папа, пожалуйста!..
— Что ж, видно, твоя мама все делает правильно.
— Я бы так не сказала.
— Эй, послушай, не годится так говорить о ней.
— Пап, тебе не приходится с ней жить в отличие от меня. И это не такое уж счастье. Я, кажется, просветила тебя на сей счет, когда была в Лос-Анджелесе.
— Она все еще с кем-то встречается?
— Да, и я ее больше не интересую.
— Это неправда, Мэдди. Просто она слишком долго была одна.
«И я тоже», — подумал Босх.
— Папа, не заступайся за нее. Я ей только мешаю. Но когда я говорю, что хочу жить с тобой, она возмущается.
— Ты должна быть с мамой. Она тебя вырастила. Послушай, через месяц я приеду на недельку. Тогда мы поговорим обо всем этом. Вместе с мамой.
— Как скажешь. Ну, мне пора. Я уже у школы.
— Ну давай. Передай от меня привет девочке по имени Хи-хи.
— Смешной ты, папа. Только не посылай мне больше никакой расчлененки, ладно?
— Ладно. В следующий раз это будет просто печень. Или селезенка. Последняя, кстати, отлично получается на фотках.
— Па-а-а-а-па!
Босх захлопнул телефон, отпуская ее в свободный полет. Он перебирал в памяти сказанное в разговоре. Уже давно те недели и месяцы, что проходили между его очередными встречами с Мэдди, казались ему все более долгими и труднопереносимыми. По мере того как дочь взрослела, становилась все более самостоятельной, развитой и интересной в общении, он привязывался к ней все больше и постоянно скучал по ней. Лишь недавно, в июле, Мэдди приезжала в Лос-Анджелес, впервые совершив самостоятельно долгий перелет через океан. Всего лишь подросток, но уже совершающий малую кругосветку, она была разумна не по годам. Гарри тогда взял отгулы на работе, и они отлично провели две недели в прогулках по городу. Для Босха это было удивительное время, тем более что в конце своего визита дочь впервые высказала пожелание остаться жить в Лос-Анджелесе. С ним.
У Босха хватило здравого смысла сообразить, что настроения эти возникли после двух недель непрерывного внимания с его стороны, ведь каждый день он начинал с вопроса о том, чем бы ей хотелось сегодня заняться. Это столь отличалось от повседневных забот и обязательств матери, воспитывавшей ее день за днем и одновременно зарабатывавшей им обеим на жизнь. И все же самым трудным для Босха в роли отца был день, когда он повез свою дочь в аэропорт и посадил на самолет до Гонконга. Он втайне надеялся, что она бросится к нему, но Мэдди, хотя явно и против своего желания, все же улетела. С тех самых пор Гарри ощущал в груди какую-то пустоту.
Теперь до его очередного отпуска и поездки в Гонконг оставалось больше месяца, и он знал, что это будет томительное ожидание.
— Гарри, что ты делаешь тут, под дверью?
Босх обернулся. В коридоре стоял его напарник Феррас, должно быть, вышедший в курилку.
— Я разговаривал с дочерью. Не хотел, чтобы мне мешали.
— Ну как она там?
— У нее все отлично. Жду тебя на рабочем месте.
Босх направился к двери, по дороге засовывая телефон в карман.
  
11
 
В тот день Босх добрался до дома только в восемь вечера. С собой он нес, помимо кейса, пакет из ближайшего кафе фастфуд.
— Дорогая, это я! — возвестил он о своем приходе, пытаясь разобраться со своей ручной кладью и связкой ключей.
Он улыбнулся сам себе и прошел в кухню. Поставив кейс на кухонную стойку, взял из холодильника бутылку пива и вышел на открытую веранду. По дороге Гарри включил CD-плейер и оставил раздвижную стеклянную дверь открытой. Он любил, когда звуки музыки смешивались с отдаленным шумом проходящей внизу, вдоль перевала Кауэнга-пасс, автострады.
Веранда выходила на северо-восток, и с нее открывался вид на раскинувшийся вдали район Юниверсал-Сити, кварталы Бербанка и далее — на горы Сан-Габриэль. Гарри поглощал свои гамбургеры, держа их над раскрытым пакетом, и смотрел, как под косыми лучами заходящего солнца меняются цвета горных склонов. Он слушал композицию Рона Картера «Семь шагов к небесам» из альбома «Дорогой Майлз». Это был один из самых известных джазовых басистов второй половины двадцатого века. Круг его партнеров по музыкальному бизнесу был чрезвычайно широк, и Босху не хватало воображения, чтобы представить, какие истории тот мог бы порассказать — ведь он участвовал в стольких музыкальных тусовках. Шла ли речь о его собственных композициях или чьих-либо еще, исполнение Картера всегда выделялось. Гарри был убежден: басист Картер не мог быть просто рядовым джаз-оркестрантом. Он всегда был лидером. Он всегда вел ритм, даже если был всего лишь фоном для трубы Майлза Дэвиса.
Исполняемая мелодия несла в себе несомненный драйв. Она вернула мысли Босха к его расследованию и своеобразно напомнила, что он тоже кое-чего добился за сегодняшний день. Он имел все основания быть довольным тем, что возглавляемое им расследование, несомненно, набирает обороты. Легкую досаду, однако, вызывало то, что дальнейший прогресс зависел уже в большей степени от того, как сработают другие. Надо было дождаться результатов идентификации рэкетира, подсылаемого триадой. Причем до этого еще должно быть получено решение на использование извлеченной из убитого гильзы для выявления отпечатков по новой прецедентной технологии. И вот теперь он был вынужден ждать чьего-то звонка.