Искатель. 1983. Выпуск №3

Над базаром висел непрекращающийся гул голосов.
Телега запоздавшего крестьянина с трудом пробиралась сквозь толпу к коновязи. Крестьянин спрыгнул с облучка, привязал лошадь, протянул сторожу шматок сала.
— Припозднился. — Сторож понюхал сало, завернул его в тряпицу.
— Так дорога… Теперь, Стась, опасно на базар ездить.
— Это как?
— А так. Слыхал, бандиты в Смолах целую семью вырезали?
— Брешешь!
— Так то пес брешет. А я дело говорю.
Крестьянин засунул за голенище кнут, взвалил мешок и тяжело зашагал к прилавкам.
— День добрый, панове.
— День добрый, — ответили ему.
— Что там, в Смолах?
— Плохо, — отозвался пожилой крестьянин. — Бандиты семью Капелюха побили.
— Так за что?
— А ты поезжай в Смолы. От них до нас за ксендзом приезжали. Завтра хоронить будут…
Крестьянин замолчал. Сквозь толпу протискивался патруль. Трое с красными повязками на рукавах внимательно и цепко оглядывали военных. Вот подошли к одному из них, начали проверять документы, потом остановили другого, окружили и медленно повели с рынка.
В другой стороне базара двое в штатском и Ядвига с перевязанной головой медленно шли мимо людей, торгующих носильными вещами. Женщина подходила, разглядывала пальто, кожухи, платья.
— Такие у нас дела, Токмаков, — сказал Павлов, встал из-за стола и словно растаял в темноте. Свет лампы освещал письменный стол, во всей остальной комнате было сумеречно.
— Что известно о банде, товарищ подполковник?
— Мало. Состав — четыре–пять стволов. Руководит Андрей Рокита, бывший уголовник, при немцах служил в полиции в Гродно, был связан с гестапо. Сам родом из Смол. Действуют нахально. Нападают на крестьян, едущих с продуктами на базар.
— Сергей Петрович, — Токмаков шагнул из темноты, — а куда они продукты девают?
— Думаю, есть посредник, который меняет их на ценности. Им ценности нужны.
Токмаков достал папиросу, закурил, помолчал немного.
— Это точно, Сергей Петрович, продукты нынче большую силу имеют. Надо посмотреть в городе, а вдруг выйдем на перекупщика.
— Смотри. Два дня тебе даю, потом в Смолы. Банду надо ликвидировать как можно скорее. Госпоставки на днях сдавать крестьяне будут. Сало, муку, мясо, картофель. Представляешь, если хоть один обоз попадает к Роките? С нас спросят, с милиции. И за людей, и за поставки.
Бо-мм! — гудит колокол. Голос его несется над селом, над дорогой, над лесом. По пыльной улице движется похоронная процессия. Впереди идет ксендз. Он смотрит перед собой спокойными глазами, произнося вполголоса латинские молитвы.
Бо-мм!
Шесть белых гробов из неструганых досок несут на широких вышитых рушниках. За гробами тяжело подпрыгивает на костылях Волощук. Он в чистой гимнастерке, с тускло поблескивающим орденом на красной заношенной ленточке.
Бо-мм!
Вся деревня провожает в последнюю дорогу семью Капелюхов. Лица людей скорбны и неподвижны. Глаза, видевшие много смертей за эти пять лет, смотрят сурово и отрешенно.
Бо-мм!
На улицу села выезжает «студебеккер». Шофер тормозит, пропуская процессию.
— Эй, мужики, кого хороните? — кричит шофер.
Люди молчат, не поднимают глаз. Словно не видят ни машины, ни солдат в ней.
Сержант с недоумением смотрит на этих недружелюбных, молчаливых людей.
Бо-мм!
Похоронная процессия сворачивает к кладбищу. Неспешен ее путь мимо могил с поваленными крестами, мимо свежих бугров земли с дощатыми пирамидками, увенчанными звездой, мимо белых немецких крестов над заросшими могилами.
В могилу опускают гробы. Гудит колокол!
— Вечный покой и вечный свет даруй им, господи!..
Голос ксендза, неожиданно сильный, летит над кладбищем, деревней, лесом.
— Вечный покой и вечный свет даруй им, господи!..
Из леса трое наблюдают за похоронами. Один из них опустил бинокль, усмехнулся и сказал со странным акцентом. Так обычно говорят по-русски люди с западных украинских земель, из Галиции:
— Вон того в рясе, хорошо бы сейчас…
Он щелкнул пальцами.
— Да, — ответил ему другой.
— Так где хата Яруги? — спросил третий.
— Хату, где мы были, помнишь?
— Да.
— Так не та большая, справа, а за ней. Смотри в бинокль. Будешь приходить к нему каждый вечер.
Перекрестие бинокля пробежало по домам и остановилось на маленьком доме.
— Этот?
— Да.
А над лесом плыл грустный голос колокола.
Чем дальше уходила война, тем размереннее и спокойнее становилась жизнь города. Он уже почти оправился от тревог, и только присутствие военных определяло его статус — ближний тыл. Военных было много. Их ежедневно выбрасывал в город железнодорожный узел, они приезжали в командировки, торопились на фронт из госпиталей и запасных полков. Интенданты, трофейщики, саперы, офицеры охраны тыла, службы обеспечения были подлинными хозяевами города.
Люди в военной форме стали привычны. Они как бы дополняли городской пейзаж. Поэтому никому не бросились в глаза два вышедших из парикмахерской офицера. Такие, как все, в пилотках, в гимнастерках, видавших виды, они медленно и праздно гуляли по улице.
Купили у торговки кулек с ягодами, подошли к кино. Предъявили документы военному патрулю. И дальше по городу. Ах, этот тыловой город! Сколько соблазнов таит он для людей, приехавших с фронта. Как мила им тишина и беззаботность. Как много нужно успеть за короткое время командировки.
Вот и ресторан. Танго выплескивается на улицу. Щемящее прекрасное польское танго. И голос женщины чуть хрипловато и грустно поет о любви. Заходите, офицеры! Выпейте, потанцуйте. Не вечна ведь командировка. Когда еще вы попадете в этот город? Мрачноватый, с узкими улочками, с обветшалой готикой домов, с распятиями Христа за мутными от пыли окнами.
Вот площадь. А на ней фотограф. Маленький, круглый человечек в полосатой рубашке и галстуке-«бабочке». Он не снимает. Нет. Он колдует. Он может навсегда остановить мгновение. Одну секунду прожитой жизни. Остановить и подарить ее всем.
Съемные декорации. С аляповатыми лебедями и всадниками в черкесках.
Офицеры засмеялись и подошли к фотографу. Один из них снял пилотку, отдал товарищу, сел у полотняного экрана. Снимай, фотограф.
— За фотографиями завтра, — поклонился фотограф, принимая деньги.
Завтра так завтра. У них еще есть время. И день сегодня хороший и длинный. Они поблагодарили фотографа, угостили его сигаретой «Каро».
День кончился, и фотограф собрал свое имущество. Спрятаны в соседнем доме задники-декорации и тренога с фотоаппаратом. Фотограф идет домой. Знакомые улицы, знакомые дома. В этом городе он знает всех и его все знают. Он вежливо приподнимает шляпу, Приветствуя. Он идет с работы. Фотограф вырос и состарился в этом городе. На его улицах он встречал легкомысленных польских кавалеристов, прятался в подвале от людей в черных эсэсовских мундирах.
У самого его дома пивная. Много лет ежедневно заходит он сюда.
— Добрый вечер, дорогой Микульский, — приветствует его пожилой буфетчик.
— Добрый вечер, Стась.
Буфетчик наливает стопку водки.
В пивной пусто. Занято всего два столика. У буфетчика есть время поболтать.
Фотограф выпивает, морщится, закусывает моченым горохом.
— Как торговали?
— Сегодня неважно. Вчера было лучше. Крестьяне с рынка.
— Что нового?
— Плохие новости. Бандиты, одетые в русскую форму, побили семью в Смолах.
Фотограф поставил рюмку, посмотрел на буфетчика:
— Не верю. Мало чего болтают на базаре.
— Правда. Мой брат оттуда бежал. Рядом с его домом они убили всю семью.
— О Тройский, Тройский. А ваш брат ничего не путает?
Буфетчик усмехнулся горько.
— Христом клянусь.
— У Смол лес, а там кого только нет. Спасибо. До свидания.