Тени кафе «Домино»

Так снова началась блистательная, терпкая, киношная жизнь.
И в этот день, когда ее разбудила музыка, она вернулась со съемок и задремала на огромном кожаном диване…
Елена еще немного послушала музыку и пошла на кухню готовить кофе.
Хороший кофе достал ей администратор съемочной группы, сливки она купила на базаре, а мешок сахара наследство от Талдыкина.
Она поставила кофейник на керосинку.
Серебряный с тонкой резьбой на покрытую гарью керосинку.
Поставила и подумала, что это странное сооружение и покрытая гарью старая горелка символизирует сегодняшнюю невеселую жизнь.
Дорогое серебро символ разрушенного бытия и грязная, воняющая керосинка нынешнее существование.
Подумала и сама удивилась с чего она начала философствовать.
Елена взяла со столика пачку асмоловских, длинных дамских папирос.
Закурила.
Кофейник сердито загудел.
Лена бросила несколько ложек кофе. Кухню наполнил божественный запах.
Лена взяла чашку тонкого фарфора, достала сахарницу…
В дверь постучали.
– Кто?, – спросила Лена.
– Леночка, запах вашего кофе взбудоражил всю Ялту. Это я. Виктор Казаринов.
Лена открыла дверь.
На пороге стоял, как всегда элегантный кинописатель Виктор Казаринов.
– Не прогоните? – улыбнулся он.
– Даже кофе напою, радостно сказала Лена.
– Значит, мне повезло.
Казаринов вошел на кухню и Лена, в который раз, подивилась, как этот человек, не смотря на войну, разруху, голод умудряется оставаться таким элегантным.
Даже в самые проклятые московские дни, когда все страдали от холода и недоедания и люди маскировались под новых хозяев жизни, напяливая на себя грязные френчи и гимнастерки. Виктор шил костюмы у хорошего портного. Отдавал золотые десятки за модные туфли.
Он и Олег Леонидов словно служили живым укором тем, кто постепенно начинал опускаться.
Лена прекрасно относилась к этому интересному милому человеку. Они были друзьями, неделя в Севастополе, когда они даже забывали поесть, увлекшись, друг другом, была приятным, не имевшей последствий эпизодом.
– Милая Леночка, я пришел проститься, – улыбнулся Казаринов.
– Как, почему?
– Уезжаю в Москву. Вызывает сам Луночарский, я должен написать какой-то очень важный для власти сценарий. Думаю, что условия будут весьма приличными.
– Дай тебе Бог, Витенька. Но мне все равно будет тебя не хватать.
– Леночка, но вы же скоро закончите съемки и через месяц поедите домой.
– А где дом мой… – усталым театральным голосом продекламировала Елена отрывок из пьесы Казаринова «Страсть».
– В Москве, Леночка, в Москве. Ваша героиня из «Трех сестер» стремилась туда, но Антон Павлович не написал, попала Ирина в Москву или нет. А вы попадете, к гадалке не ходи.
Они сели пить кофе.
– Витя, а почему вы не уехали? Не смогли?
– Нет, я мог уехать. Более того, работать на ОСВАГА тянули меня…
– А что это такое, – поинтересовалась Лена.
– Осведомительное Агентство Добровольческой армии.
– Осведомительное… Шпионом? – ахнула Лена.
– Нет это типа английского агентства «Рейтор». Это официальная журналистика. Официальная и одиозная. Но я решил остаться. Что я буду делать в Париже?
– Писать.
– Писать. В эмиграцию уплыли Бунин, Куприн, Алеша Толстой, Тэффи… Да я целый час могу перечислять фамилии лучших литераторов земли Русской, я им не конкурент. А потом здесь я известный кинописатель и неплохой биллетрист, а там – эмигрант.
Казаринов посмотрел на задумавшуюся Лену, и продолжал: «Наше место здесь. Бог даст все наладится. Объявили же большевики НЭП».
– Витя пейте кофе, а я пойду, напишу письмо.
– Леонидову?
– Да.
– Передам с огромным удовольствием.
Лена вернулась через минут двадцать.
– Вот, – протянула она конверт.
– Так быстро?
– Нет, Виктор, долго, долго. Я написала ему письмо, наговаривала их, а теперь, кое-что изложила на бумаге.
– Леночка, спасибо за кофе. По секрету скажу вам, что нашему кинообозу, по приказу из Москвы, выделили два салон вагона, так, что поедете, как положено.
– А вы?
– У меня купе, со мной едет администратор и везет пленку в проявку.
– Значит, поедете со всеми удобствами.
– Вроде того.
Они обнялись.
Лена вышла на балкон и смотрела в след Казаринову.
И странная мысль внезапно мелькнула, а ведь с ним можно было бы устроить жизнь. Он более предсказуемый, чем Леонидов. Более предсказуемый и менее твердый.
У поворота улицы Казаринов оглянулся и послал Лене воздушный поцелуй. Она замахала руками.
Ах, все-таки зря она его отпустила.
Москва. Октябрь. 1922 г.
Четыре года Москва жила замерзшей и темной.
Четыре года голодал веселый московский обыватель, привыкший к шуму вечернего самовара, хрусту калачей, медовой сладости пряников.
И вдруг случилось невероятное. Большевики, собравшиеся на десятый съезд, объявили о «Новой экономической политике». Начитавшиеся за годы революции и Гражданской войны, всевозможных декретов, московские жители поначалу не поняли, чем это им грозит.
Привыкшие к тому, что любой декрет новый власти был направлен на разорение жителей, многие в испуге притихли. Но не все. Откуда взялись эти лихие люди? Как сумели они сберечь состояние, после бесконечного чекистского «Лечения от золотухи», одному Богу известно.
Но вынули золотые червонцы и камушки из закромов и пустили их в дело.
В момент как грибы после дождя, появились котлетные, пельменные, пивные, пекарни, булочные, рестораны магазины.
И уже московский обыватель мог купить теплую сайку или бублик к вечернему чаю, побаловать себя конфетами. Правда, стоило это весьма прилично.
Трамвай «А» натужно поднимался от Сретенки к Мясницкой.
В вагоне было полутемно.
Половина стекол выбита и окна заделаны фанерой.
– А когда-то это «серебряной линией» называлось, – тяжело вздохнул человек в синей обтрепанной чиновничьей шинели и фуражке со следами знака на околыше и кокарды на тулье.
– Мало ли, что когда-то было.
Ответила ему бывшая дама в вытертой бархатной шубке, прижимавшая к животу огромную корзину, плотно закрытую тряпкой.
– «Серебряная», – передразнил сидевший в углу мужик в темной куртке и старой гимназической фуражке.
– Буржуйские воспоминания. Вот вы товарищ… – повернулся он к соседу.
Оглядел его критически.
На скамейке сидел человек лет тридцати, гладко выбритый, в старорежимном пальто в мелкую клеточку и пушистой серой кепке.
– Я готов на медной линии ездить. Только чтобы вагоны всегда ходили, свет горел и окна вставлены были.
– Ишь ты, – зло заметил человек в куртке, – как при старом режиме хотите.
Трамвай внезапно остановился и заскользил назад.
Кондуктор бросился на площадку и начал крутить колесо тормоза.
С грохотом отодвинулась дверь, высунулась голова вагоновожатого.
– Все, приехали, линия обесточена. Так что, господа, граждане, товарищи, придется вам дальше пешком шагать. Кому далеко, идите вдоль путя, как ток дадут, я вас догоню.
– Безобразие!
– Когда ж это кончится!
– Нет в Москве порядка!
Пассажиры начали покидать трамвай.
– А при старом режиме, милейший, – сказал человек в кепке соседу, – такого не было. Значит надо у него заимствовать все хорошее.
– Ты пропаганды оставь. Мы, рабочие, этого не любим.
– Не любишь, шагай пешком.
У дома страхового общества «Россия» человека в кепке остановил милицейский патруль.
Три человека в серых шинелях и синих каскетках.
Двое с драгунскими карабинами. Старший с наганом на поясе.
Рядом болтался придурок в гимназической фуражке.
– Ваши документы, гражданин.
Человек в кепке вынул из кармана крупную коричневую книжку.
– «Рабочая газета»…Леонидов Олег Алексеевич, заведующий московским отделом. Так, в чем дело, товарищ Леонидов?