Есенин

О родина, счастливый 
И неисходный час! 
Нет лучше, нет красивей 
Твоих коровьих глаз. 
Процесс революции представляется Есенину как смешение неба с землею, совершаемое в грозе и буре: 
Плечьми трясем мы небо, 
Руками зыбим мрак 
И в тощий колос хлеба 
Вдыхаем звездный злак. 
О Русь, о степь и ветры, 
И ты, мой отчий дом. 
На золотой повети 
Гнездится вешний гром. 
Овсом мы кормим бурю, 
Молитвой поим дол, 
И пашню голубую 
Нам пашет разум-вол. 
Грядущее, то, что "больше революции", - есть уже рай на земле, - и в этом раю - мужик: 
Осанна в вышних! 
Холмы поют про рай. 
И в том раю я вижу 
Тебя, мой отчий край. 
Под Маврикийским дубом 
Сидит мой рыжий дед, 
И светит его шуба 
Горохом частых звезд. 
И та кошачья шапка, 
Что в праздник он носил, 
Глядит, как месяц, зябко 
На снег родных могил. 
*** 
Все, что в 1917-1918 годах левыми эсерами и большевиками выдавалось за "контрреволюцию", было, разумеется, враждебно Есенину. Временное правительство и Корнилов, Учредительное собрание и монархисты, меньшевики и банкиры, правые эсеры и помещики, немцы и французы - все это одинаково была "гидра", готовая поглотить загоревшуюся "Звезду Востока". Возглашая, что 
В мужичьих яслях 
Родилось пламя 
К миру всего мира, 
Есенин искренно верил, например, что именно Англия особенно злоумышляет против: 
Сгинь ты, английское юдо, 
Расплещися по морям! 
Наше северное чудо 
Не постичь твоим сынам! 
Ему казалось, что Россия страдает, потому что темные силы на нее ополчились: 
Господи, я верую! 
Но введи в Свой рай 
Дождевыми стрелами 
Мой пронзенный край. 
Так начинается поэма "Пришествие". Она примечательна в творчестве Есенина. В дальнейших строках Русь ему представляется тем местом, откуда приходит в мир последняя истина: 
За горой нехоженой, 
В синеве долин, 
Снова мне, о Боже мой, 
Предстает твой сын. 
По тебе томлюся я 
Из мужичьих мест; 
Из прозревшей Руссии 
Он несет свой крест. 
Далее силы и события, которые, как сдается Есенину, мешают пришествию истины, даны им в образе воинов, бичующих Христа, отрекающегося Симона Петра, предающего Иуды и, наконец, Голгофы. Казалось бы, дело идет, с несомненностью, о Христе. В действительности это не так. Если мы внимательно перечтем революционные поэмы Есенина, предшествующие "Инонии", то увидим, что все образы христианского мифа здесь даны в измененных (или искаженных) видах, в том числе образ самого Христа. Это опять, как и в ранних стихах, происходит оттого, что Есенин пользуется евангельскими именами, произвольно вкладывая в них свое содержание. В действительности, в полном согласии с основными началами есенинской веры, мы можем расшифровать его псевдохристианскую терминологию и получим следующее: 
Приснодева = земле = корове = Руси мужицкой. 
Бог-отец = небу = истине. 
Христос = сыну неба и земли = урожаю = телку = воплощению небесной истины = Руси грядущей. 
Для есенинского Христа распятие есть лишь случайный трагический эпизод, которому лучше бы не быть и которого могло бы не быть, если бы не... "контрреволюция". Примечательно, что в "Пришествии" подробно описаны бичевание, отречение Петра и предательство Иуды, а самое распятие, то есть хоть и временное, но полное торжество врагов, - только робко и вскользь упомянуто: это именно потому, что контрреволюция, с которой, так сказать, как с натуры, Есенин писал муки своего Христа - в действительности ни секунды не торжествовала. Так что, в сущности, есенинский Христос и не распят: распятие упомянуто ради полноты аналогии, для художественной цельности, но - вопреки исторической и религиозной правде (имею в виду религию Есенина). 
Потому-то "Пришествие" и кончается как будто парадоксальным, но для Есенина вполне последовательным образом: 
Холмы поют о чуде, 
Про рай звенит песок. 
О, верю, верю - будет 
Телиться твой восток! 
В моря овса и гречи 
Он кинет нам телка... 
Но долог срок до встречи, 
А гибель так близка! 
То есть верю, что постреволюция будет, но боюсь контрреволюции. 
Потому и понятно есенинское восклицание в начале следующей поэмы: 
Облака лают, 
Ревет златозубая высь... 
Пою и взываю: 
Господи, отелись! 
Последний стих в свое время вызвал взрыв недоумения и негодования. И то и другое напрасно. Нечего было недоумевать, ибо Есенин даже не вычурно, а с величайшей простотой, с точностью, доступной лишь крупным художникам, высказал свою главную мысль. Негодовать было тоже напрасно или, по крайней мере, поздно, потому что Есенин обращался к своему языческому богу - с верою и благочестием. Он говорил: "Боже мой, воплоти свою правду в Руси грядущей". А что он узурпировал образы и имена веры Христовой - этим надо было возмущаться гораздо раньше, при первом появлении не Есенина, а Клюева. 
Несомненно, что и телок есенинский, как ни неприятно это высказать, есть пародия Агнца. Агнец - закланный, телок же благополучен, рыж, сыт и обещает благополучие и сытость: 
От утра и от полудня 
Под поющий в небе гром, 
Словно ведра, наши будни 
Он наполнит молоком. 
И от вечера до ночи, 
Незакатный славя край, 
Будет звездами пророчить 
Среброзлачный урожай. 
Таково будет царство телка. И оно будет - новая Русь, преображенная, иная: не Русь, а Инония. 
*** 
Прямых проявлений вражды к христианству в поэзии Есенина до "Инонии" не было - потому что и не было к тому действительных оснований. По-видимому, Есенин даже считал себя христианином. Самое для него ценное, вера в высшее назначение мужицкой Руси, и в самом деле могла ужиться не только с его полуязычеством, но и с христианством подлинным. Если и сознавал Есенин кое-какие свои расхождения, то только с христианством историческим. При этом он, разумеется, был уверен, что заблуждения исторического христианства ему хорошо известны и что он, да Клюев, да еще кое-кто очень даже способны вывести это христианство на должный путь. Что для этого надо побольше знать и в истории, и в христианстве - с этим он не считался, как вообще не любят считаться с такими вещами даровитые русские люди. Полагался он больше на связь с "народом" и с "землей", на твердую уверенность, что "народ" и "земля" это и суть источники истины, да еще на свою интуицию, которою обладал в сильной степени. Но интуиция бесформенна, несвязна и противоречива. Отчасти чувствуя это, за связью, за оформлением шел Есенин к другим. В поисках мысли, которая стройно бы облекла его чувство, - подпадал под чужие влияния.