Сороковник. Части 1-4

Она открывает глаза, видит моего хозяина и что-то жалобно лепечет. И долго сидит с ним рядом, и молчит, и он не шелохнётся. Не могу лететь, может услышать, заметить. Когда почти решаюсь — она встаёт, кладёт что-то блестящее на пол и ещё что-то — хозяину на грудь, и уходит. Походка у неё как у слепой, или как у тех существ, которых иногда поднимает хозяин. Едва дождавшись, когда захлопнется боковая дверь, я-ворон срываюсь с потолочной балки…
…а у меня-Ванессы от неожиданности ёкает в груди. Вот как оно всё было. А дальше, дальше что?
…и, заложив вираж, вылетаю в приоткрытую створку оконца под потолком. Туда я не так давно и протиснулся, чтобы сообщить хозяину, что гостья проснулась, над чем-то думала, а теперь собирается уйти. В спешке едва не промахиваюсь, но всё же попадаю в окно и теперь мечусь вдоль стены замка, ищу и никак не могу найти покои золотоволосого. Он ведь говорил: Абрахам, будь начеку! Абрахам, сторожи! Сегодня ночью может случиться беда. Если что — лети прямо ко мне!
Ах, если бы я знал! Я бы ничего не говорил хозяину про женщину, и он не стал бы её сторожить. Лучше бы мне соврать и быть наказанным, чем видеть его белое неживое лицо…
Наконец я его нахожу. Второй хозяин не спит, ходит по комнате, заложив руки за спину, серьёзный, строгий. Думает. Влетаю — и с размаха бью клювом ему в плечо, чтобы тот через меня увидел страшную картину!
Светлый, едва поняв, что к чему, сгребает меня в горсть и мчится вниз.
Меня он выпускает, только увидав хозяина — не глядя, вытряхивает на диван, а сам опускается на колени перед другом. Я в волнении подпрыгиваю ближе. Он поможет, он поможет!
И вижу такое, от чего становится легче. Хозяин уже не белый. И глаза закрыты, не смотрят, как ещё недавно, в потолок. И… и едва заметно дышит.
— Мага?
Златокудрый прикасается к шее хозяина, проверяет, бьётся ли жилка. Бьётся, мне и отсюда заметно. Кладёт руку хозяину на грудь и прощупывает одежду; на пальцах у него остаётся какая-то красная пыль. Не знаю, что это такое. Но должно быть, это хорошо, потому что в лице златокудрого — невыразимое облегчение.
— Иоанна, — говорит он тихо. — Благодарю. Дальше я справлюсь.
…и я-Ванесса дрожу от волнения. И готова расцеловать чудного птаха за вести, хоть и варварским способом донесённые. Лишь боязнь разрушить видение, не узнать, что было дальше, заставляет меня сдержаться.
… Златокудрый становится спокоен и безмятежен. Как он может? Снова кладёт хозяину на грудь руки, на этот раз ладонями крест-накрест. От них и от лика Светлого загорается солнце. Это длится долго. Я слепну. Я жду. Я надеюсь. Наконец он отнимает руки, проводит над телом хозяина… С сияющих ладоней сыплются золотые искры. Он трогает хозяину лоб, виски, прощупывает затылок.
— Мага, возвращайся. Слышишь? — Выжидает, повторяет настойчиво. — Возвращайся, друг мой. Довольно.
И тот медленно открывает глаза. Делает глубокий вдох… и его начинает бить кашель. Златокудрый поспешно приподнимает его за плечи, поддерживает, пока тот пытается отдышаться.
… и я-Ванесса чувствую, какой необъятный камень сваливается с сердца. Жив. Мага жив. Как бы я к нему не относилась — а смерти не желала.
…— Майки? — наконец шепчет хозяин. Если бы мог, я-ворон разрыдался бы от облегчения. Но птицы не плачут. — Где она? Она ушла?
— Ты был здесь один, Мага, — отвечает златокудрый. — О ком ты? Что произошло?
Хозяин слаб, он опирается спиной о боковину дивана. Дышит с надрывом, словно не надышится.
— Я пуст, Майки, совершенно пуст, — говорит он. — Ива, я про неё говорю. Она же была здесь… Это ведь она тебя позвала?
Златокудрый не отвечает. Он заставляет хозяина лечь на диван. Бегло просматривает руки. Ни одного целого колечка, с горечью отмечаю, ни одного красивого блестящего колечка, которые я так любил поклёвывать на его пальцах! Все, все рассыпались! Впрочем, одно, чужое, рядом с какой-то штуковиной, похожей на большое разломанное кольцо, лежит на полу, и златокудрый поспешно за ними наклоняется.
— Какого же я свалял дурака, — печально говорит хозяин. — Я идиот… Майкл, так это она тебя позвала?
— Меня известил Абрахам, — кротко отвечает златокудрый. — И что-то подсказывает мне, что Иоанну мы в её комнате не найдём. Что ты опять натворил?
— Я лажанулся, и если бы ты знал, как… Попал под собственное проклятье и умер у неё на глазах; представляешь, как я её напугал? Да ещё при этом снял ментальный блок… — Хозяин даже глаза закрывает. — У неё сейчас ум за разум заходит, полная мешанина в мозгу; что с ней будет в таком состоянии? Найди её, прошу. Ты видишь, я сейчас никакой…
— Я понял, — говорит его друг сурово. — Лучше помолчи.
Настойчиво заглядывает хозяину в глаза, тот щурится, но сам взгляда не отводит. Вижу, как задышал спокойнее, глубже, как порозовели губы и щёки. Это златокудрый поделился силой. Хотя у самого на лбу — крупные капли пота.
— Уже лучше, Мага, но не вздумай подниматься. Иначе я тебя просто запру, — говорит он. — Ты сейчас далеко не в форме. Будь благоразумен. Я сам организую поиски.
Он пристраивает ему под плечи несколько диванных подушек и ещё раз строго велит оставаться на месте. Добивается, чтобы хозяин ему это пообещал. И только тогда покидает холл.
Я осторожно высовываюсь из-за диванной спинки. Хозяйская рука тотчас ложится мне на хребет. От несказанного счастья я обмираю.
— Абрахам, — говорит он, — значит, это ты его привёл, спасибо, дружище. Лети к отцу. Наверняка он уже почувствовал мою смерть, ведь начнёт разбираться, искать виноватых… Лети, скажи, что я жив, что в порядке, что справлюсь. Помощь не нужна. Да, пусть матери не сообщает; и сам ей на глаза не попадайся, ни к чему ей знать.
Прижимаюсь на мгновение к его тёплой ладони. Надо лететь.
— Давай, малыш. Возвращайся скорее, ты мне будешь нужен.
И я вынужден его оставить. Боюсь снова не вписаться в узкое оконце, — мешает какой-то туман в глазах… нет, птицы не плачут… поэтому по спирали вылетаю в боковую дверь, в которую раньше ушла его женщина и куда скрылся златокудрый.
Проношусь по галерее. Дверь на той стороне распахнута, я лечу через неё и взмываю.
— Абрахам! — настигает меня повелительный оклик златокудрого. — Вернись сейчас же!
Он умеет возвращать голосом. И приказывать умеет. И понимает нас, и птиц, и зверей. К тому же, я не могу ослушаться того, кто только что помог хозяину ожить. Опускаюсь на подставленное плечо.
Он гладит меня по голове.
— Не бойся, крылатый мой друг, с ним всё будет в порядке. Сейчас меня больше волнует наша пропавшая дорогая гостья. Хочу тебя кое о чём попросить. Ты ведь следил за ней? Следил, не отпирайся, и я догадываюсь, по чьему приказу. Стало быть, ты узнаешь её, когда встретишь. Разыщи её, она, скорее всего, пошла по южной дороге, через калитку в саду. Отнеси ей вот это.
Он надевает мне на лапу широкое кольцо. Успеваю увидеть, что не с пальца он его снял, а вытащил из кармана. Кольцо сжимается. Не слетит в полёте.
— И передай… — добавляет он. Задумывается. Поднимает меня на уровне своего лица.
— Иоанна, — говорит проникновенно, — где бы вы ни были — я в вас верю.
И я-Иоанна это сейчас слышу. И мне, как и ворону, непонятный туман застилает глаза.
Сэр отпускает меня-ворона.
Чтобы осмотреть долину, нужно набрать хорошую высоту. Но там, в самом поднебесье парят ястребы. Спускаюсь и прячусь в придорожных кустах. Приходится отсиживаться. Потом лететь, но ближе к земле. Потом спасаться от пчёл и обходить их пасеки и луга. Потом снова прятаться в кустах и тени. Потом снова взлетать. Пока на меня не нападает хищник, но вовремя приходит на помощь великодушная странница.
Я благодарен ей безмерно. И вдруг я её узнаю. Это та самая, которую мне велено сыскать. И увы, отплачиваю злом за добро: клюю со всей силы, со всего размаху эту нежную белую шею, потому что только через боль могу передать человеку то, что хранится в моей голове… Больно, словно сам себя бью.