Сороковник. Части 1-4
Пытаюсь прилечь, отдохнуть, но минут через десять ловлю себя на том, что бездумно таращусь в потолок, а сна — ни в одном глазу, только сердце колотится. Такое случается при больших нагрузках, думаешь: вот сейчас упаду в подушку — и усну без задних ног; но вместо того ворочаешься, ворочаешься и встаёшь, измаявшись.
Вот и я встаю и отправляюсь бродить по дому. Ставни в пустом зале закрыты, я приношу из кухни свечу и подсаживаюсь к столу, где недавно мы сидели с амазонкой и друидом. Гитара сиротливо прислонена к стене. Беру на ней для пробы несколько аккордов, но свежие шрамы на ладони пощипывают, и я отставляю инструмент. Замираю. Слышу собственное дыхание, слышу, как тикают часы в кухне, как заводит в углу свою песню сверчок, и далеко на соседних улицах перебрёхиваются псы. Тоска и скука. Что ж он не едет?
Долгие здесь дни, но этот вечер вообще бесконечен.
Кажется, я задремала. Вздрогнув от какого-то громкого звука, открываю глаза: это Ян спускается из мансарды. Наверное, хлопнул дверью, вот я и проснулась. Минус тебе, хозяйка: время позднее, а единственный в доме мужик не накормлен. Да и Васюта ведь, если приедет, с дороги наверняка будет голодный. Подхватываюсь лётом на кухню, на скорую руку собираю ужин. Зову Яна.
…Я им просто любуюсь. И не только потому, что похож на своего дядьку. А сходство несомненное: в повороте головы, в манере скептически приподнимать бровь, и даже пальцы у него такой же формы, со слегка сплюснутыми кончиками, видать, это у них фамильное. Он, несмотря на возраст, цельный, упёртый, литой. Будущий воин. А ведь не просто так я ему Ратиборца нашила, думаю. Придёт время — парень ещё всем покажет.
Когда я разливаю чай, он подвигает ко мне ближе плошку с засахаренным миндалём, до которого я большая охотница. Берёт орешек, дабы показать, что себя не обделил, остальное — мне. А я колю для него сахар. Мне нравится смотреть на Яна, ему — на меня. Его смешит, как я пыхчу с щипчиками над большим куском, кое-как стёсывая крохи. Такой твердокаменный сахар — не рафинад, не пилёный, не крупнокусковой, а прессованный в настоящую сахарную голову — я пробовала только в детстве, у бабушки, и у неё же впервые увидела такие вот щипцы для колки. Зажав в зубах небольшой сколок, можно выпить не одну чашку.
— Ян, — отставляю пустую кружку. — Вот засада, я до сих пор не знаю… а как вообще-то город называется? Не Тристрам, случайно?
— Тардисбург, — отвечает Ян и наливает мне вторую кружку. — Вот уж не знаю, что это означает, но некоторые из попаданцев сильно изумляются. Что, у вас такой тоже есть?
Я невольно фыркаю, едва не обжёгшись.
— Нет, города такого нет, а вот есть одна умная полицейская будка, она же по совместительству — машина времени и космический корабль, Тардис… или это просто совпадение? Вообще-то, получается чудно: Гала говорит, что Мир срисован с компьютерной игрушки, значит, вроде, совсем молодой, а сэр Майкл утверждает, что только этому самому Тардисбургу около трёхсот лет, а значит, и название у него должно быть старинное. А в нашем мире имя Тардис прозвучало впервые лет тридцать назад, не раньше. Как-то это не вяжется меж собой. Кто прав?
— А что тут думать? — отвечает Ян. — Я ваших заморочек с именами и будками не знаю, но вот что скажу: Гала твоя — пришлая, а сэр местный, коренной, ему и лучше знать, как всё устроено. Чудная ты, Ваня. Тебе думать о своём мире надо, а не о чужом.
— Понимаю. — Со вздохом тянусь за новым орешком. — Да видишь, какая незадача, не идёт всё это у меня из головы. Почему одна говорит одно, другой — другое? Вроде бы, если они хорошие знакомые, друг о друге многое знают… Могли бы договориться, как Наставники, чтобы новичкам информацию по единому образцу выдавать. А, видишь, не договорились. Почему? И странностей здесь много. Будь этот мир действительно скопирован с Дьяблы, меня бы тут совсем другие люди встретили и направили бы по определённому маршруту. Хотя, может, поначалу так и было, да надоело местному устроителю, за столько лет-то… Но не водилось в той игре, что я знаю, велоцерапторов, и ведуний, и северных варваров, а уж тем более — их дружин. Давно хочу спросить: как вы вообще здесь оказались? Ведь видно же — не отсюда вы, и не только этот дом, а весь ваш квартал словно из другого мира перенесён. Ничего, что я так, а то, может, тебе говорить об этом не хочется?
— Перенесён, — помедлив, кивает Янек. — Считай, пятнадцать лет назад. Половину селения Мир сюда перетащил. Васюта рассказывал, будто кто кусок вырезал, как из пирога, да в этот город и воткнул, как есть: с домами с людьми, со скотиной. Тут сперва пустырь был, на этом-то месте… И сразу попёрли из степи всякие твари невиданные. Ну, мужики-то у нас не промах, всем миром отбились. А после с местными поговорили, с ведунами, от них и узнали о квестах. О том, что Миру надоело по одному к себе выдёргивать, вот и решил он посмотреть, что будет, если разных людей собрать: выживут или друг друга поубивают.
— Да уж, затейник, — зло говорю я. — Умеет он развлекаться. А дальше?
— Сперва, конечно, народ не поверил. Тогда и первую дружину собрали, да против кого обороняться? Пожили, присмотрелись — вроде поутихло вокруг. Решили: раз уйти некуда, надо обживаться. А кто-то и на Сороковник согласился. Многие прошли.
— Вернулись? — тихо спрашиваю.
— Должно, вернулись. Бают люди: перед каждым, что Финал прошёл, свой портал открывался, и было сквозь него видать наш мир, село, откуда нас сдёрнули, да только портал недолго висел и пропускал лишь одного, а потом пропадал.
— Вот оно что… Постой, а в дружине-то, я заметила, и ветеранов много, и все — крепкие, сильные, неужто они своих Сороковников не сумели пройти?
— Сказал же — не все поверили. — Ян задумчиво чешет переносицу. — А были и те, кто прошли и вернулись, не захотели своих бросать. Из них и пошли первые наши Наставники.
— И Васюта?
Ян словно налетает на какое-то препятствие. Замыкается. Отводит глаза.
— Он… совсем по-другому Наставником стал. Только ты про это не спрашивай: не велит он никому говорить.
Снова какие-то тайны. Ну, спрошу про другое.
— А твои родители? Что с ними случилось? Неужели кроме Васюты нет больше никого из родни?
— Отец в нашем мире остался. В отъезде в то время был, как нас сюда утянуло. А мать, — Ян судорожно вздыхает. — На седьмом месяце она была, когда сюда попала. Умерла, меня рожая.
Я даже голову пригибаю. И кто меня вечно за язык тянет?
— Прости.
— Ладно, — сухо отвечает Ян. — Всё равно выпытала бы когда-нито. А что с рукой-то? — меняет он тему.
Оказывается, я уже не в первый раз потираю больную ладонь, чтобы унять зуд. Рубцы воспалились и свербят.
— На стрельбищах порезалась. Видно, занесла что-то. Чем бы обработать?
— Настойкой прижгу, — встаёт Янек, — только уж не прыгай тут до потолка.
Он лезет в шкаф за бутылкой и чистой тряпицей. Правда, настойкой не сразу на ладонь плещет, чего я втайне опасаюсь, а смачивает кусок полотна и осторожно прикладывает. Конечно, щиплет, но по сравнению с тем, что я сегодня умудрилась перенести… Задерживает мою руку в своей. Хмурится.
— Ты Васюту правда любишь? — вдруг спрашивает. И у меня моментально наворачиваются слёзы.
— Кто ж о таких вещах спрашивает? — шмыгнув носом, отвечаю. — Пойду на крылечко посижу, там прохладней.
Он выходит за мной.
— Нет, ты ответь, — говорит упрямо. — Мне важно.
— Люблю. Понял? Вот где он, спрашивается, пропадает? Обещался к вечеру быть, а до сих пор нет. Ты не ревнуй, Ян, не отберу его у тебя. Я… — вспоминаю, как он отозвался о Гале. — Я пришлая, а ты — свой, так кто ему роднее?
Он молча уходит. Обиделся?
Сижу, в расстройстве смотрю на звёзды. Луна, негодница, опять расстаралась и, кажется, смеётся, как вчера, когда мы с Васютой… Да что же я всё время про него вспоминаю? Но тут шрамы на ладони взрываются болью, и мысли мои резко перебегают в другую сторону.
А что, если это не инфекция, а кровь оборотня приживается, или, наоборот, отторгается? Нет, одёргиваю себя. Чтобы через царапину, пусть даже глубокую, прошла чужая кровь, да ещё через плотную повязку, да ещё пробила бы естественную защиту этих, как их… лейкоцитов, фагоцитов… Вероятность нулевая. Есть же у меня собственный иммунитет, в конце концов! Да и Лора сказала: не приживётся третий Дар.