Сороковник. Части 1-4

— Вишь, как получается, — говорит смирно. Ага, решил, что гроза пронеслась, можно расслабиться, и даже тон сменил. — Не мог я другу отказать. Слово дал, не узнав, о чём речь пойдёт, а потом уж не откажешься. Поймал он меня. И теперь за ради твоего упрямства должен я людьми рисковать? Ты подумай: ведь если сбежать попробуешь, мне ж из города все выходы перекрыть надо будет, а их восемь, да вдоль дорог дозоры ставить, да менять их. Вот и подсчитай, во что оно обойдётся, и скольких ты людей на границах под смерть подставишь.
Такого поворота я не ожидаю.
— Я, значит, подставлю. Я. Умнее ничего не мог придумать?
— Ты умная — ты и придумывай! — неожиданно срывается он. — А я между вами попал, как промеж двух огней!
В изнеможении опускаюсь рядом. Так и сидим бок о бок, вчерашние друзья, сегодняшние недруги.
— Десятый день, говоришь… до полуночи. — Я задумываюсь. И вдруг кое-что вспоминаю из моего вчерашнего разговора с Аркадием.
А ведь Васюта с Ипатием не знают, когда именно я попала в этот мир! Никто не знает, кроме Галы. А тот десятый день до полуночи — это лишь начало десятых суток, и у меня будет ещё время до следующего вечера. Моё личное время, о котором никто не догадывается.
Воевода смотрит настороженно. Моё неожиданное спокойствие его беспокоит.
— Не придётся тебе ничего нарушать, — говорю холодно. — Так и быть, и я тебе слово даю: до указанного часа из города — ни ногой. Хлопцев своих из-за меня не отвлекай, пусть своим делом занимаются, но только учти: я потом всё равно уеду, здесь не останусь.
Он прищуривается.
— Ох, где-то ты меня обводишь, обережница, чую. Где-то совсем уж в простом…
— Лишних трудов на себя не бери. Тебе что нужно было? Чтоб я весь тобой указанный срок дома высидела, так я высижу. Доволен?
— А от квеста, значит, не отказываешься. — Он поднимается на ноги, смотрит на меня сверху вниз изучающе. — И в чём хитрость? Не скажешь, — отвечает сам себе. И неожиданно с облегчением добавляет: — А я и допытываться не стану, не моё это дело.
Собирается уходить.
— Постой, — перехватываю, — спросить хочу. Вот ты, воевода, давно Васюту знаешь?
— Ну, давно. Вместе сюда попали. А зачем тебе?
— А меня — говорю, — сколько знаешь? Что смотришь? Один-единственный раз до сегодняшнего дня видел. Что же ты…
Не хочу, чтобы голос дрожал, но горло сжимается. Сглатываю комок.
— Неужели я тебе дороже друга? Как ты мог его на смерть отпустить? Ежели на меня, непутёвую, в первый же квест ящера выпустили, то кого же ему приготовят, да ещё к Финалу? Как ты мог, Ипатий?
Не реветь. Марш в дом, Ваня, хватит тут рассусоливать.
— Дочери у тебя, — говорит он мне вслед. — Не мог Васюта допустить, чтобы, если сгинешь, они совсем одни остались.
Ухожу, не ответив.
Делаю несколько глубоких вдохов-выдохов, чтобы успокоиться, иду умыться. Хватит. Больше слёз не будет. И снова занимаю свой пост у окошка в ожидании сэра Майкла.
— Ваня, — говорит Ян, и я вдруг вижу, какие у него измученные глаза. — Ваничка, спасибо.
У меня дрожат губы. «Ваничка». Только бы лапушкой не назвал.
А ведь он знал, парнишка, догадываюсь внезапно. Потому с утра и был не в себе, а я-то ему соль на раны сыпала… Видать, и с него Муромец слово взял какое-то.
А не подумал, со внезапной злостью думаю, что случись с ним страшное — и с кем тогда племяш останется? Один на всём белом свете?
— Всё в порядке, Ян, — отвечаю уже спокойно. — Неужели ты думаешь, что я бы согласилась? Не привыкла я за чужими спинами отсиживаться.
И думаю: зачем же я вчера промолчала? Чего боялась? Надо было рассказать и про степняков, которых сама уложила, и про то, что обнаружила их раньше всех, и как Аркашу вылечила. Меч этот, чтоб ему пусто, притащить, как доказательство: на, мол, любуйся, Наставничек! Гордись! Как же права была Лора, нельзя молчать, нельзя! Ведь Васюта до сих пор так и видит во мне беспомощную «лапушку», нежную да хрупкую. А я ещё со своими пирогами, да с песнями, да с шитьём обережным образ этот только поддерживала. Как меня после этого отпускать?
И как он сказал строго тогда, ночью: дома сиди, чтобы не подстрелили случайно… А на кой тогда учил, если в меня не верит? Ведь выучил! Ой, не надо было молчать. Как я ошиблась со своей ложной скромностью!
— Я ж тебе в тот раз не досказал, — слышу Яна и только сейчас понимаю, что он уже давно говорит. — Дядька вообще не любит об этом судачить, а недавно особо напомнил, чтобы я тебе не проболтался. Ведь сам он дважды Сороковник прошёл: за себя и за сестру, мамку мою. Помнишь, я говорил, она на седьмом месяце была, когда сюда попала, так куда ж ей с пузом-то на подвиги соваться? А вернуться очень уж хотела: дома муж да родители, отец их тогда сильно недужный был. Вот Васюта с неё согласие и стряс, за ради них всех да меня, ещё не родившегося. И прошёл оба Сороковника.
— А как же…
Я в растерянности умолкаю. Боюсь сказать лишнее, чтобы не разбередить мальчишке душу. Но он, видимо, решился себя не жалеть.
— Ты же знаешь, как тут: новый квест всегда в новой локации. Не подгадаешь, где портал появится, далеко ли от того места, с какого начал. Дядьке его портал открылся рядом, на полпути в соседний город, да не успел он. Мать истосковалась, его дожидаючи, да прежде срока рожать начала, нельзя было везти. И потом уж… со мной одним не успел добраться, закрылся проход. Вот мы тут и остались.
— Остались, — эхом откликаюсь я. — Вот почему…
— Обережница она была. Таких среди наших больше нет. Вот и странно: ты вроде из другого мира, а тоже Обережница. Никто такого и не ожидал, потому, должно, и не распознали тебя сразу. Васюта ещё удивился, когда ты на шкатулке Макошин оберег узнала, видно, правду говорят, что Макошь в любом мире объявиться может.
— Как её звали? — помолчав, спрашиваю.
— Василиса.
Вот так. Василий и Василиса.
Не буду об этом больше, потому что реветь себе запретила. Думать надо, как дальше жить. Слово, данное воеводе, сдержу, до полуночи десятого дня дотерплю, а с утра — в путь. И никто мне не указ, чем хочу, тем до этого срока и занимаюсь: хоть стреляю, хоть с амазонками ношусь, хоть полрынка скуплю себе в дорогу — кому какое дело? Не взыщи, Вася. Ты про дедов моих расспрашивал, кои войну прошли, ты мне в пример их ставил, было дело? Я их память позорить не буду. Они своё тягло на других не перекладывали.
Всё, Ваня, всё. Попала ты сюда одна, одна и справляйся. А пока что сиди, поджидай своего сэра. У тебя по расписанию занятия по верховой езде, так что не нарушай режим.
…Время идёт, а доблестного паладина всё нет.
А не в курсе ли наш златокудрый, что меня в собственный Сороковник не пускают? Нет ли тут заговора? Если знал племянник, знал воевода — то с другом-то мой Муромец наверняка сокровенным поделился! Меня обжигает ещё одно воспоминание: «Понадобится помощь — обращайся к Майклу!» — так, кажется, сказал Васюта совсем недавно, как раз до того, как мы с Лорой встретились. Он всё решил уже тогда! И распланировал! И…
…и прощался со мной. Только сразу — не смог, потому и примчался вечером.
У меня даже руки опускаются.
И сэр драгоценный — тоже знал всё заранее? О чём они с Васютой беседовали наедине? Если знал — так он же сам и запрёт меня в светлице, и замок повесит для верности. И тысячу причин найдёт: ради моего же блага, из чувства ответственности, чтобы исполнить волю друга, отправившегося на подвиги… Почему он до сих пор не приехал?
О, сэр Майкл, только не это! Умоляю!
Да нет же! Вчера утром он ничего не знал, это ясно; он со своими проблемами приехал, такой измотанный, о том и хотел побеседовать. А второй раз они встретились с Васютой на лугу, но почти не общались. Прекрати, Ваня. Это уже паранойя. Так ты скоро и Нору подозревать начнёшь.
Где она, кстати?
Ян кивает за окно.
— Вон, в Хорсовой будке лежит. Тоже тоскует.
Тоже? Так заметно, что я тоскую? Поспешно выхожу. Собакина моя, бедная и бледная, высовывает из будки морду и скулит. Я присаживаюсь рядом.