ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДЕВСТВЕННИЦА

Викентий сглотнул и сделал вид, что это его ничуть не взволновало.
– И что же, теперь ваша жена занимается тем, что расписывает кухонные доски?
– Нет, что вы! Доски - это было только начало. Через некоторое время Нина стала писать стихи. В ущерб своей основной работе, как это ни печально.
– Надеюсь, вы не будете, гм-м, сейчас декламировать стихи своей супруги?
– Нет, помилосердствуйте! Начну с того, что мне ее стихи категорически не нравятся. Я предпочитаю творчество старых и признанных мастеров. А самодеятельность… Но простите, доктор, я отвлекся. Так вот, Нина, как все доморощенные поэтессы, возжелала немедленной славы и признания. И отправила свои стихи в некоторые столичные журналы. К моему великому удивлению, ее вирши опубликовали.
– Поздравляю, я действительно был не в курсе…
– Да что вы, чепуха! Не представляю, кто сидит в редакциях этих журналов, если они публикуют стихи моей жены! Но дело не в сотрудниках журналов. Дело в том, что столь внезапное внимание к ее литературным опытам творчества крайне негативно сказалось на характере Нины. Видите ли… Она возгордилась.
– Да что вы говорите?
– У нее появилось… самомнение,- последнее слово Олег Андреевич произнес с глубоким отвращением.- Она стала со мной спорить. Согласитесь, это выходит за всякие рамки.
– Напрасно вы так,- сказал Викентий.- Человек самовыражается…
– Человек - может быть. Но моей жене совершенно противопоказано самовыражаться. Во всяком случае, таким манером.- На мой взгляд, лучше и гармоничнее всего женщина самовыражается через собственного ребенка… Но Нина наотрез отказывается от исполнения благородного долга материнства!
– Ваша жена не хочет ребенка? - Викентий опять нервно сглотнул. Выходит, Толстой был не прав? Все несчастные семьи несчастливы одинаково? Он, Викентий Вересаев, душевед и целитель, не смог понять, что Элпфис тоже хочет не беременности, а какого-то особого самовыражения…
– Да, именно, она не хочет иметь ребенка,- недовольно поморщился Олег Андреевич.- И я не знаю, как ее убедить в том, что долг каждой женщины…
«Ненавижу слово «долг»,- подумал Викентий. И спросил:
– Вы… Извините, но я хочу откровенного ответа на мой вопрос: вы когда-нибудь насильственно… исполняли свой супружеский долг?
Олег Андреевич изобразил всем лицом праведное негодование:
– По-вашему, я похож на насильника?
– Нет,- ответил Викентий. И подумал: «Чаще всего насильниками становятся те, кто на насильников никак не похож». И еще подумал: «Почему мне все время кажется, что он лжет?» - Я вас понимаю. Вам хочется стать отцом, тогда как вашей жене хочется реализовать свои творческие способности…
– Да нет у нее способностей! - воскликнул Олег Андреевич.- Она возомнила о себе невесть чего… Я решительно отказываю Нине в каких-либо талантах! Я противник самодеятельности и дилетантизма…
– Понимаю,- опять повторил Викентий.- Но, смею напомнить, мы начали этот разговор не для выяснения ваших личных убеждений. Мне важно знать, какими внешними факторами обусловлено заболевание Нины.
– Вы все же считаете это заболеванием, а не дамской блажью? - скептически дернул подбородком Олег Андреевич. Подбородок, кстати, был идеальной формы и выбритости. Викентий даже слегка позавидовал - ему не удавалось так радикально справляться с собственной щетиной.
– Да, я считаю это заболеванием.- Викентий тут же понял, что уж одно-то достоинство у него, доктора плебейского происхождения, точно имеется. Это -безграничное терпение и способность находиться в обществе Олега Андреевича Первова более полутора минут.- И прошу вас сосредоточиться на том, какие странности или девиации вы находили в поведении вашей жены непосредственно перед тем, как стали замечать, что она блуждает по ночам с закрытыми глазами.
– Хорошо. Но, право, одно ее стихоплетство - это уже отклонение от поведенческой нормы!
– Необязательно. Я имею в виду сугубо психологические моменты. Например, ваша жена стала раздражительной. Или беспричинно плаксивой. Или у нее появились необъяснимые страхи.
– Да.
– Что «да»?
– Я вспомнил. Нина стала бояться темноты. Просто как маленький ребенок! Раньше такого за нею не водилось.
– А еще?
– Иногда она как будто отключалась от внешнего мира. Смотрела в одну точку, молчала и не сразу откликалась, когда я ее звал.
– Это симптомы, характерные для депрессии,- раздумчиво протянул Викентий.- Но помрачение сознания… Ваша жена должна была испытать сильный стресс, чтобы ее организм среагировал лунатизмом.
– Да не было у нее никаких стрессов! - недовольно воскликнул Олег Андреевич.- Мне вообще кажется, что она актерствует, разыгрывает из себя лунатичку, нервную барышню на исходе молодости. И это все исключительно ради того, чтобы досадить мне. Знаете, как раньше дамочки высшего света изображали обмороки, чтобы с ними все носились, так теперь моя супруга напустила на себя блажь…
– А с чего она напустила на себя эту блажь, как вы полагаете?
– Я повторяю, чтобы досадить мне,- отрезал Олег Андреевич.- Знаете, жена, разгуливающая ночью по дому с закрытыми глазами, никому не доставляет особого удовольствия. Так что посочувствуйте мне как мужчина мужчине.
– Посочувствовать - это всегда успеется,- пообещал Викентий.- Пока же не смею вас более задерживать. Сегодня ночью я постараюсь вывести вашу жену из помраченного сознания. Если лечение пройдет успешно, вы больше не будете беспокоиться по поводу ее сомнамбулизма.
– А какой у вас метод? Регрессивный гипноз? Нейропрограммирование?
– Это моя профессиональная тайна. Но, как говорится, метод запатентован.
– А…
– Довольно разговоров. Ваша жена должна прийти ко мне сегодня в половине двенадцатого вечера.
– Что? Моя жена - ночью, к незнакомому мужчине! То есть почти незнакомому. Что вы себе позволяете, господин доктор?!
– Я позволяю себе тратить свое весьма недешевое время на беседу с вами и на решение проблем вашей жены. Хотя с большей пользой для собственного организма я сегодня вечером занялся бы перечитыванием рассказов Пелема Вудхауза.
– Хм…
– Поэтому соблаговолите оставить обо мне мысли как о тайном маньяке, соблазняющем чужих жен под предлогом срочной психотерапевтической помощи.
– Хм!
– Я не смею вас более задерживать. Жду Нину Валентиновну в половине двенадцатого. Если в двадцать три тридцать пять она по какой-либо причине не явится, я отказываюсь от любого варианта дальнейшего сотрудничества. Я уже не мальчик, чтоб бегать за пациентками и их разгневанными мужьями.
– Вы неподражаемо любезны!
– Таким родился. Всего хорошего.
…Когда Олег Андреевич удалился (церемонию своего удаления он обставил опять-таки с самым аристократическим привкусом), кокетливо прыгающая по половикам Розамунда заметила:
– Викентий, ты становишься мизантропом. Он, конечно, скотина, но ведь и ты…
– Розамунда,- перебил ушастую морфершу Викентий.- Не сыпь мне тринитротолуол в газировку. Между прочим, это ты втянула меня в неприличную эпопею с этой лунатической дамочкой.
– А то, что она поминает Степана и Африку, тебя не волнует?
– Как раз именно это и волнует,- ответил Викентий.- И не более того.
– Хм, а я считала…
– Что?
– Нина - довольно симпатичная женщина. Мог бы приволокнуться. Под вполне благовидным предлогом.
– Розамунда, вот это лишнее.
– Уверен?
– Абсолютно.
…Нина Валентиновна оказалась точна, как часы Гринвичской обсерватории. Она вошла в дом Викентия дрожащая, бледная и несчастная.
– Муж устроил мне форменный скандал,- заявила она.- И отказался есть блинчики с начинкой из кураги. Что вы ему наговорили?
– Ничего лишнего,- ответил Викентий.- Присаживайтесь. Розамунда, у тебя все готово?
– А у меня должно быть что-нибудь готово? - прыснула Розамунда.
– Коллега, вы иногда бываете несносны,- упрекнул крольчиху Викентий.- Я же для пущей солидности спросил.