ЗАБОТЛИВАЯ ЖЕНСКАЯ РУКА
– Акте-о-ор-рр!!! - раскатилась-расхохоталась тетка Октябрина, вспугнув голосищем стайку воробьев. - Из такого ничтожества актеры не выходят! А режиссеры - тем более! В тебе нет честолюбия! Нет жажды славы! Твое существование идет по инерции! Ты не борешься с трудностями! Не подходишь к жизни творчески! А ведь пора уже об этом подумать! К Пушкину слава пришла в шестнадцать лет, к Шолохову в двадцать два… А вот ты так и просидишь всю свою жизнь на этих чертовых грядках с картошкой! И сказок о тебе не расскажут, и песен не споют!
– Пусть не споют, - спокойно сказал Трифон. - Переживу. И вообще, моя жизнь - это не ваша проблема!
– Как же не моя?! Да я, глядя на такую твою жизнь, просто в гробу переворачиваюсь!
– Октябрина Павловна, вас же кремировали.
– Не имеет значения. Так вот, Трифон, мой тебе завет: оставь сцену. Стань обывателем окончательно. Устройся на завод «Кимовсктара». Сделай ремонт в квартире. И женись. Это обязательно.
Трифон во сне никогда не злился. А тут накатило.
– Засуньте свой завет знаете куда? - прищурил он свои волоокие, а в данный момент зло сверкавшие глаза. - Я буду жить так, как сочту нужным. Сам. И пошла вон с грядки, старая стерва!
Октябрина Павловна завопила гневно:
– За стерву ты у меня отдельно получишь! Я клянусь, что устрою тебе такую судьбу, что ты сам в петлю полезешь! И не будет тебе от меня покою, противный щенок!
Понимает Трифон остатками сознания, что совсем неприятный получается сон: с криками, с проклятиями и прочей драматической чепухой. Еще и триллер добавляется: после таких воплей Октябрина Павловна здорово видоизменилась, обернулась устрашающим скопищем колорадских жуков и расползлась по всему огороду.
– Такой вариант меня не устраивает! - крикнул жукам Трифон и принялся опрыскивать их раствором специальной убойной жидкости «Фас».
Но что какая-то жидкость супротив Октябрины Павловны!
В мгновение ока жуки рассредоточились по картофельным грядкам, повисли на кустах смородины, напоминая грязно-рыжие бороды ночных татей да лиходеев. До слез стало обидно Трифону, что все его ухищрения огородные даром пропали. И впрямь хоть в петлю лезь.
Но Трифон, конечно, не полез. Дурак он, что ли? Тем более что сон его сделал новый оборот, и теперь видится Трифону, будто стоит он в каком-то магазине, разглядывает выложенные на прилавке химикаты для борьбы с огородными вредителями. И магазин этот впритык заполнен всяким сельскохозяйственным инвентарем. Трифон приглядел себе газонокосилку уцененную да пакет с дустом и заоглядывался в поисках продавца, потому что даже во сне не мог Трифон уйти из магазина, бессовестно прихватив понравившийся товар и не заплатив.
– Есть тут кто-нибудь? - спрашивает Трифон, и неожиданно гулко звучит его голос в этом маленьком захламленном помещении.
– А как же! - радостно отвечает писклявый девичий голосок откуда-то из-за леса лопат и грабель.
И вот уже перед Трифоном стоит некая особа юного и прелестного телосложения - в коротеньком платьице и босоножках, коленки расцарапаны, ноготки на пальцах пообломаны, словом, резвушка. Только вот голова у резвушки хоть и симпатичная, но старческая, волосы седые волной по плечам струятся, личико в морщинках.
– Ох, - только и выдавил из себя Трифон.
– Что, миленький, не признал? - улыбается старушечья голова на девчоночьих плечах. - А ведь я тетя Капа, гардеробщица школьная, защитница первая твоя от гнева Октябрины Павловны.
Трифон всматривается в лицо странной старухи-девочки. И верно: это тетя Капа, которая частенько выгораживала его перед гневной родственницей, покрывала Трифоновы шалости, нос ему вытирала, штанишки от грязи-пыли отряхивала, и, бывало, прятался Трифон во вверенной ее попечению раздевалке, когда не хотел идти на урок сольфеджио или рисования. Тетя Капа тоже давно умерла, еще раньше Октябрины Павловны, но ее потерю Трифон переживал глубже. И сейчас он искренне обрадовался старушке.
– Тетя Капа, а что это вы такая… странная?
Та засмеялась - и по-девичьи звонко, и по-старушечьи одышливо:
– Да вот уж так судьба распорядилась, Тришечка! Хоть и померла я, а силы жизненной неизрасходованной во мне еще немало было, оттого и тело девичье. А старость свои следы на лице оставила… Но ведь скажи, Тришечка, ежели мне голову отрезать, так ведь по телу-то мне больше тринадцати и не дашь?
– Тетя Капа, что вы за ужасы говорите! Не надо отрезать вам голову!
– Не надо так не надо, - кивает тетя Капа и хитренько так на Трифона посматривает. - А чего сюда пришел-то?
Трифон растерялся.
– Так ведь это сон.
– Сон? Ну пускай будет сон. Слух до меня дошел, что Октябринка опять тебе жизни не дает и из могилы судьбу твою мутит. Так?
Трифон вспоминает легионы жуков.
– Похоже на то. Хотя я не понимаю, чем ей так насолил.
– А ничем, - улыбается тетя Капа, только грустно. - Злыдней всегда была твоя опекунша, злыдней и померла. На весь мир злилась, все проклинала его за то, что ни славы он ей не принес, ни богатства. Не любила никого, да и ее никто не любил. И ты ей был ровно кость в горле - дитя незаконное, все она подкидышем тебя звала… не об том речь. Ты опасайся, Тришенька.
– Чего?
– Беды какой. Очень уж коварная да злобная эта Октябрина Павловна. К примеру, может грипп на тебя наслать. Или даже перелом голеностопного сустава какого-нибудь.
– Да бросьте вы, тетя Капа! И быть такого не может!
– Тришенька, ты не спорь, а меня, старую, слушай. Нужна тебе защита от всякого коварства: и людского и нелюдского. Оберег в дом. Ты пока погляди тут, а я подумаю, что сделать можно.
– Да я уж поглядел. Вот газонокосилку бы купил. Она в качестве оберега не подойдет?
– Шутник, - хмыкает тетя Капа невесело. - Погоди-ка, есть тут у меня под прилавком заначка дефицитных товаров…
Тетя Капа скрывается под прилавком, словно батискаф уходит на глубину. На уровне Трифоновых коленей раздается скрежет, приглушенное чертыханье и шум, будто от рассыпавшегося ящика с гвоздями. Наконец тетя Капа появляется.
– Вот, - говорит она. - То, что надо.
И выкладывает на прилавок руку.
Такую же руку, какую Трифон уже видел недавно наяву.
– Только не это! - кричит Трифон.
– Почему? - удивляется тетя Капа. - Она на первое время тебя и от злых напастей оборонит, и заместо хозяйки в доме будет. Покуда, допустим, не женишься. Ей, руке-то этой, много не надо, только хвали да благодари. Ну, мыть иногда не забывай. А уж она на тебя поработает от души, не нарадуешься…
И протягивает руку Трифону. А та вдруг пальцами этак изящно шевельнула: приветик, мол, молодой человек!
– Господи, кошмар какой! Нет, тетя Капа, и не убеждайте, не притронусь я к ней. Мало ли от кого эту руку отрубили!
– Глупый! Не отрубали ее вовсе! Она есть великое изобретение и подарок всему человечеству!
– Ну пускай тогда все человечество с нею и водит дружбу, а я не буду. Тем более что у меня уже такая есть.
Тетя Капа изумляется:
– Откуда же?
– Сам не знаю. В коридоре лежала коробка. Открыл ее, а там рука. И бумажка, сообщающая, что рука эта какой-то китайской фирмой с неприличным названием изготовлена.
– То подделка, Тришенька, - убежденно говорит тетя Капа. - Явный контрафакт. Толку тебе от нее никакого. А вот эта рука - и защита тебе, и поддержка. Уважь меня, старую, возьми.
И так умоляюще смотрит тетя Капа на Трифона, что он сдается.
– Ладно, - говорит. - А сколько же мне платить за нее надо, тетя Капа?
– А нисколько, - сразу просияла та. - И газонокосилку забирай. Подарок это тебе от меня, Тришенька!
– Ну… спасибо.
Трифон берет таинственную руку. И брезгливость смешивается в нем с удивлением, потому что рука эта тепла человеческим теплом и кажется совершенной. Исполненной таинственной жизни.
– Вот и ладненько.- Тетя Капа растроганно смахивает слезу. - Пойду я к себе, пора. Хорошо, хоть еще разок свиделись, дитеночек!