Человек который видел антимир (Научно-фантастические рассказы)
- Какая барышня?
- Известно, какая. Беата!
Я сел на топчан.
- Что же мне делать?
Вахтер пожал плечами.
- Без справки пропустить не могу. Ждите Алексея Николаевича.
Минут десять прошло в молчании.
- На базу от вас можно позвонить?
- С территории можно, а отсюда нельзя.
- Арсеньев когда должен вернуться?
- Кто их знает. Может, сегодня, а может, завтра. Он мне не докладывается.
Я не знал, что предпринять. Нечего сказать, приятная перспектива:
добравшись с таким трудом до цели, просидеть всю ночь в проходной!
- А этой барышне можно позвонить?
- Звоните, - сказал он, указывая на полевой телефон в углу.
Я покрутил рукоятку и снял трубку.
- Слушаю.
- Здравствуйте, - сказал я. - Моя фамилия Шеманский. Арсеньева должны были предупредить о моем приезде.
- А-а-а. Вы в проходной?
- Да. Меня не пропускают. Требуют справку о какой-то прививке.
- Разве вам ее не сделали на базе?
- Нет.
- Ну, хорошо, - сказала она после долгой паузы, - сейчас я к вам выйду.
Через несколько минут в караульное помещение вошла девушка в накинутом на плечи пальто. В левой руке она несла брезентовую сумку с красным крестом.
Забинтованная правая рука была подвешена к шее на темной повязке.
- Здравствуйте, - сказала она, кладя сумку на стол. - Меня зовут Беата.
- Здравствуйте. Извините, что побеспокоил, но я попал в глупейшее положение. Никто мне не сказал, что требуется прививка.
- Да. Против лучевой болезни. У нас здесь зона повышенной радиации.
- Что же делать?
- У меня есть ампулы и шприц. Только... - она посмотрела на свою руку, - придется вам уж как-нибудь самому.
Беата вынула из сумки спиртовку, никелированный бачок, налила из чайника воды и приступила к стерилизации иглы.
Укол был очень болезненным. Может быть, сказалась моя неловкость.
- Надеюсь, все? Теперь меня пропустят?
- Через четыре часа. Сейчас вам нужно лечь. Не возражаете, - обратилась она к вахтеру, - если он полежит тут у вас?
- Пускай лежит.
Я лежал на узком жестком топчане, прислушиваясь к шуму дождя, барабанившему по крыше. После укола болела и чесалась рука. Вахтер курил одну самокрутку за другой. От табачного дыма и тепла чугунной печурки, на которой стоял солдатский котелок, трудно было дышать. Ломило виски и затылок. Кажется, у меня начинался жар.
- Поешьте грибного супа, - сказал вахтер, ставя на стол котелок.
- Спасибо, не хочется. Я лучше посплю.
* * * Меня разбудил треск подъехавшего мотоцикла. Вахтер оправил гимнастерку и метнулся в проходную.
Через открытую дверь я увидел высокую, широкоплечую фигуру в плаще с капюшоном.
Вернулся вахтер.
- Алексей Николаевич приехали.
Вскоре в проходной появилась Беата.
- Пойдемте, - сказала она, - я вас проведу к Арсеньеву.
Мы поднялись по лестнице во второй этаж.
Освещенный одной тусклой лампочкой коридор был завален ящиками и частями каких-то аппаратов. Ловко лавируя между ними, Беата подошла к двери, обитой черной клеенкой.
- Вот здесь.
В глубине комнаты, за столом, сидел бородатый человек в комбинезоне и пил чай. Перед ним красовался большой, начищенный до блеска самовар.
- Это Шеманский, - сказала Беата. - Он приехал вечером.
- И что же?
Вопрос был задан совершенно безразличным тоном.
- Мне говорил Лабковский...
- Я вас сюда не приглашал, - перебил он меня, - и мне совершенно не интересно, что вам говорил Лабковский. Туда я вас все равно не пущу.
- Вот разрешение комитета.
Я подошел к столу и положил перед ним запечатанный конверт.
- Комитета, комитета! - Его лицо покрылось красными пятнами. - А что они там понимают, в вашем комитете? Попробовали бы влезть в мою шкуру, а потом давали бы разрешение всяким...
- Алексей Николаевич!
- Ладно, - Арсеньев виновато взглянул на Беату, - садитесь пить чай, переночуете у нас, а утром я вызову с базы машину и отправлю вас обратно.
Я молча сел за стол. Беата налила мне чаю в толстую фарфоровую кружку и придвинула тарелку с печеньем.
- Послушайте, Шеманский, - в голосе Арсеньева звучали мягкие, мне показалось, даже заискивающие нотки, - я хорошо знал вашу жену. Понимаю чувства, которые вами руководят. Но в зоне вам делать нечего. Не так там...
- он на мгновение запнулся, - не так там все просто.
- Поймите, - сказал я, стараясь сохранять спокойствие, - что мне...
- А почему вы не хотите понять, - перебил он меня, - что ваше присутствие здесь никому не нужно? Мы топчемся, не решаясь даже выяснить, что же там произошло, и вот является человек, который... Впрочем, все это пустые разговоры, - махнул он рукой, - не пущу, и все тут! Можете жаловаться на меня в комитет.
- Я отсюда не уеду, не побывав там.
Мне хотелось быть твердым и решительным, но выдал голос.
Беата кинула на меня сочувственный взгляд.
Мое волнение привело Арсеньева в ярость.
- А кто вы такой?! - загремел он, ударив кулаком по столу. - Может, вы физик и объясните, почему уровень радиации не падает, а повышается? Или вы - биолог, разбирающийся в этих, как их, дендритах и светлячках с температурой в триста градусов? Да, кто вы такой, кроме того, что муж Шеманской? Можете мне сказать? Почему вы молчите?
- Я... лингвист...
- Лингвист! - захохотал он. - Вы только подумайте! Лингвист! Нет, сказал он, неожиданно переходя на серьезный тон, - к счастью, лингвист пока не требуется.
Я молчал. Арсеньев допил чай и встал.
- В общем, все ясно. Завтра я вас отправлю назад. Беата покажет вам, где можно переночевать. Спокойной ночи!
Дойдя до двери, он обернулся, посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом и вышел.
Несколько минут мы сидели молча.
- Скажите, - нерешительно спросила Беата, - вы... очень любили Марию Алексеевну?
- Очень.
- Тогда... действительно, вам лучше туда не ходить.
- Но почему? Объясните мне, ради бога, что это все значит. Честно говоря, я меньше всего ожидал такого приема.
Беата задумчиво мешала ложечкой остывший чай.
- Не сердитесь на Алексея Николаевича. Ему тоже не легко. Вчера он опять получил нагоняй в комитете.
- За что?
- За все, по совокупности. Неделю назад отправили в город Люшина со смертельной дозой радиации, а тут я еще со своей рукой. Арсеньева, с одной стороны, обвиняют в медлительности, а с другой - в пренебрежении опасностью, связанной с работой в зоне. Ну, я-то, допустим, сама виновата, а Люшин?