Искатели странного

— Постой, постой!.. — воскликнул Беккер. — Как я понял, ты признаешь, что все эти… фантомы… существуют только в твоем воображении?
— Не в воображении, а во мне.
— В твоем сознании? Но ведь это одно и то же!
— Во мне! Но не в моем сознании! Как ты не понимаешь, что человек, по сути, всего лишь сгусток информации и устройство по ее переработке. И если я часть клеток своего Мозга отдам под информацию, переписанную с конкретного человека, то ни ты, ни даже сам он не сможет определить, что же он такое — человек ли он в традиционном смысле этого понятия или помещенное в искусственный мозг его сознание. Ведь сознание человека и есть комплекс из накопленной в течение жизни информации и приобретенных за это же время навыков по ее переработке!
— Если отбросить скудость и примитивность формулировок, — неприязненно сказал Беккер, — то останутся общеизвестные вещи. Ежели, значит, переписать сознание человека в специальный компьютер или там на квазимозг, то у нас будет сознание, записанное на компьютер или в этот, как его, квазимозг. Очень ново и оригинально!
— Не иронизируй, пожалуйста, — попросил Мозг. — Да, это общеизвестно. Да, вы пытались уже записывать сознание: две недели адской работы, миллионы ячеек памяти, компьютер, занимающий двадцать зданий и почти полное отсутствие ясности, удалось или нет. Переписывали одного человека…
— Почему — вы? Почему — вы?
— А кто же? — искренне удивился Мозг. — Конечно, вы, люди. Не роботы же. А нас, вернее — меня, тогда еще не было. Я вообще существую пока в единственном экземпляре. Не ищи в словах «вы» и «мы» противопоставления искусственного и естественного интеллектов. Я просто называю все своими именами, и не надо подозревать в этом какой-то скрытый смысл!
Беккер чуть смутился и, чтобы скрыть смущение, спросил:
— То есть ты хочешь сказать, что тебе удалось записать сознание…
— Вот именно! И не только записать — я же тебе объясняю, что это не просто запись, не мертвое сознание, а сознание активное, действующее, думающее.
— Но это же живые люди! — сказал Беккер и испугался своих слов.
— Да, — согласился Мозг, — это живые люди. Такие же живые, как любой из вас, как ты. Но они — в другой ипостаси, поэтому я и назвал их фантомами. Неудачное название, но другого я пока не нашел.
— Нет, не верю! — решительно сказал Беккер. — То, что ты извлек у кого-то информацию и используешь ее, еще ни о чем не говорит. Все это поверхностно…
Среди людей, заполнивших зал и притихших во время беседы Беккера с Мозгом, возникло вдруг шевеление. Кто-то проталкивался поближе, и Беккер с удивлением заметил, что, несмотря на невесомость, фантомы ведут себя так, словно здесь действует нормальная земная тяжесть. Умом признавая логику доводов Мозга и допуская, что так все и есть, Беккер тем не менее видел в фантомах только лишь внушенные зрительные образы. Марионетки. Вроде кукольных мультфильмов, только куклы до отвращения походили на реальных людей.
Раздвинув плечом соседей, перед Беккером встал невысокий коренастый мужчина, в котором Беккер узнал Мкртчяна. Они были очень дружны лет пятьдесят назад, но потом дружба распалась, и Беккер не любил вспоминать об этом.
Мкртчян стоял, совсем не похожий на сохранившийся в памяти Беккера образ. Он сильно постарел, лицо словно стало крупнее, исчезла смоляная вьющаяся шевелюра. Лысина. светилась коричневатым лаковым блеском. Но это был он, из грубых, рубленых черт выглядывало прежнее, молодое и веселое, лицо.
— Пожалуйста, Извини, Беккер, — начал он, и его жестикуляция показалась Беккеру нарочитой, ненастоящей, — мы все тут слушали ваш разговор. Это нас ведь касается, понимаешь.
Беккер молчал. Мкртчян огляделся, откинув голову, и снова устремил на Беккера прямой взгляд влажных агатовых глаз.
— Ты не веришь, что мы есть, другой не поверит — совсем получится, что нас нет! Так что ты извини, но я тебе напомню молодость и Филиппины — ты ведь помнишь, Беккер?
Беккер попытался вскочить на ноги, забыв и про невесомость, и про то, что пристегнулся к креслу широким поясным ремнем. Это в нем сработал автоматизм часто бывающего в Пространстве человека: как только наступила невесомость — привяжись. Когда появится тяжесть (она обычно появляется разом и не вовремя), пристегиваться будет поздно. Сейчас ремень подхватил его и швырнул обратно. На какой-то миг Беккер замер в полустоячем положении, заскользил ногами по полу, но не удержался и рухнул в кресло.
Да, Мкртчян — или все-таки Мозг? — не мог выбрать лучшего воспоминания, чтобы лишить Беккера возможности сопротивляться.
Филиппины… Тогда Беккер был молод. Тогда все были молоды — добровольцы, помогавшие в личное время океанскому патрулю. Это было модно тогда — в личное время работать в горячих точках. Молодежь шла в лесоводы — восстанавливать вырубленные во время оно леса, в океанский патруль — помогать океану вновь обрести утраченное было экологическое равновесие, в шахтеры, в службу здоровья, в синтет-операторы, в глоб-транс, в коммунальное хозяйство… Времени катастрофически не хватало — учеба, новый видеофильм, друзья и девушки, и рейсовый стратоплан на Манилу. В зале ожидания, в кабине глайдера или салоне стратоплана — записи лекций, новая фильмокнига или срочный разговор (другого времени просто не выкроить) по блок-универсалу с друзьями или родителями. И постоянное чувство сопричастности бурной, напряженной жизни человечества. Сами эти полеты в другое полушарие, необходимость постоянно до минуты расписывать свое время наполняли ощущением собственной значимости. Сознание, что ты необходим, что ты включен в график дежурств, что являешься одним из звеньев невероятной сложности системы, давало им взрослое и совершенно необходимое чувство ответственности. А после трехсуточного (так им было удобнее) дежурства со сном урывками, с нередко случавшимися штормовыми предупреждениями, с различного рода авралами и срочными вызовами они украдкой разглядывали себя в зеркалах, тщетно пытаясь найти на цветущих молодых лицах следы нечеловеческой усталости и перенесенных смертельных опасностей…
Их было пятеро, когда пришло штормовое предупреждение. Они патрулировали в двух часах хода от базы — Беккер и Мкртчян на мезоскафах, а Трефилов, Ставриди и Большаков в легких субмаринах. Океан еще раз показал, что человек, легкомысленно объявивший себя царем природы, не всемогущ — назад их вернулось трое. Трефилов и Ставриди погибли на глазах у Беккера, запечатанного в своем мезоскафе. Беда не приходит одна — именно в этот момент у скафа отказало управление. Беккер плакал от бессилия в безостановочно кружившем на месте аппарате. Он в кровь разбил кулаки о раму пульта, представив себе, каким трусом выглядит со стороны, не придя на помощь товарищам. Он все равно не успел бы их спасти, и служебное расследование подтвердило это, но комплекс вины остался. Управление само, так же беспричинно, как отказало, восстановилось, и Беккер так никогда и не смог забыть чувство, с которым добирался до базы и отвечал на взволнованные и сочувственные расспросы. Проверка скафа ничего не дала, и Беккер окончательно замкнулся в себе. Его никто не упрекнул ни единым словом, да и не за что было, но решение уйти из патруля появилось и крепло, и окончательный толчок ему дал случайный разговор с Мкртчяном. Тот в момент несчастья находился хоть и далеко, но в пределах видимости сонара и, очевидно, наблюдал на экране странные эволюции мезоскафа. А Беккер не нуждался уже ни в чьей поддержке. Произошедшее казалось ему страшным сном, от многочисленных повторов в памяти того утра он и сам уже перестал понимать, что же было на самом деле, а что является лишь предположениями, попыткой реконструировать события. Он ушел из патруля. Обвинение в трусости, особенно страшное тем, что предъявил его сам себе, долго терзало душу, пока не ушло, не спряталось куда-то вглубь. Оно не забылось, просто душа притерпелась, как привыкают иногда к постоянной, неизбывной физической боли…
Неотступно глядя в лицо Мкртчяна, Беккер прохрипел: