Взрывной коктейль

Покатый лоб собрался в единственную морщину, негр-гигант, похоже, вспоминал великий и могучий язык. Добавил после некоторой паузы:
– Всем сидеть тихо. Я убивать сразу.
Ручища разжалась и медленно выплыла из камеры. Дверь так же медленно закрылась, и лязгнул засов.
Иванов, слышно было, как только сейчас выдохнул, ошарашенно протянул:
– Вот это зверюга. Где таких только выращивают? На каких таких стероидах?
Степанов отошел от окна и сел на нары.
– Таких выращивают в джунглях. Или они сами такие вырастают, хрен поймешь.
Профессор сглотнул ком в горле и сел рядом. Вытер испарину с лица.
– Но что мы им сделали? Почему нас схватили и привезли сюда? За что?
– Думаю, скоро сообщат, Петр Сергеевич. – Степанов ковырнул носком ботинка прелую солому на полу, отшвырнул от себя. – Иначе зачем им было оставлять нас живыми и везти сюда? Охрану с проводниками, помнится, вообще прогнали, а вот нас – захватили.
Профессор сверкнул в полумраке стеклами очков:
– Думаете, станут требовать выкуп?
– Вряд ли, Петр Сергеевич. С нас много не возьмешь, что взять с простых ученых? Квартиру? Я вообще в коммуналке живу, дом мой под Саратовом, много он не стоит… не думаю, в общем, что мы здесь из-за выкупа. Тут что-то другое.
– Но что именно? – Никонов вроде докторскую степень имел, но тут вдруг стал туго соображать. – Что им от нас нужно?
– Не знаю. Честно, не знаю. Время покажет.
Профессор поднялся с нар. Принялся ходить по камере, но молчал и дверь не пытался штурмовать: здоровенный негр до сих пор не укладывался в голове.
Иванов просто молча сидел, раскачиваясь. Бравада пропала, опять же негр вполне доходчиво объяснил, чем это грозит, оттого на институтского дутого силача навалилось оцепенение. Может, и дергался бы, но только не здесь, тут запросто башку проломят, какой бы крепкой она ни была. В родной полиции – пожалуйста, выступай, дверь камеры тряси, выкрикивай оскорбления правящему режиму, адвоката на помощь зови, все равно больше удара дубинкой не получишь, а здесь наковальня пятипалая, одним ударом сомнет череп в лепешку.
Степанов попробовал лечь, подумать над сложившейся ситуацией, но, на ощупь проверив поверхность нар, отказался от этой затеи – грязно, липко, дурно пахнет. Сами собой всплыли предупреждения российского таможенника в аэропорту Шереметьево-2 насчет опасностей и стрельбы, но кто его тогда слушал? Все считали, что защищены законом и злодеев больше нет, но оказалось, что есть…
Профессор остановился посреди камеры. Опять поднял тему пятого участника экспедиции:
– Но где же Меньшиков? Почему он не с нами? Вроде бы вместе приехали… с чего вдруг его забрали?
Степанов придвинулся спиной к теплой стене, вытянул ноги. Отвечать не стал, он сам попросту не знал, что приключилось с пятым. Вполне могли расстрелять либо скормить живьем собакам. А скажи такое – либо профессор запаникует, либо Иванов визжать начнет, либо Малышева в истерике забьется, умирать никому не хочется, все считают, что смерть должна прийти только в старости, но не раньше.
…За дверью раздались шаги нескольких человек. Все подобрались, надеясь, что сейчас им объяснят, что к чему, но дверь открылась, и в камеру зашел какой-то местный житель, судя по отсутствию одежды, за исключением коротких грязных шорт. Принес здоровенную кастрюлю с баландой и поставил на ближайшие нары. Вытащил из кармана несколько ложек, положил рядом с кастрюлей. Вышел и захлопнул дверь.
Профессор приблизился к кастрюле, заглянул. Тут же передернулся и поспешно отошел.
– Какая-то еда, но воняет отвратительно.
Степанов слез с нар. Тоже заглянул:
– Это местная разновидность русского борща, профессор. За неимением лучшего нам придется есть баланду.
Малышева, до этого времени молчавшая, вдруг всхлипнула и отчетливо произнесла:
– Что же теперь с нами будет?
Остальные молча переглянулись. Ответа не знал никто.
Спустя две недели
Зеленая полоса ползала по монитору, отматывая уже, наверное, миллиардный круг. Сидящий рядом с пультом дежурный офицер лениво катал по столу карандаш, пребывая мыслями где-то далеко, и лишь краем глаза наблюдал за показаниями радара. Расхаживающий за его спиной полковник был, наоборот, взвинчен до предела, иначе и не скажешь; движения дерганые, прическа сбилась, кулаки сжаты, во всей фигуре чувствуется напряжение, глазами так и ищет, на ком бы сорвать злость. Третьим в помещении находился невысокий седоватый мужчина, в штатском. В отличие от первых двух, равнодушного и взвинченного, спокойно стоял у окна и рассматривал освещенный фонарями двор. На лице играла еле сдерживаемая улыбка, но полковнику своего настроения он пытался не показывать, не время еще.
Полковник наконец остановился. Пихнул дежурного в плечо:
– Ну, что там?
Тот прекратил раскатывать карандаш, подобрался для виду.
– Тишина, товарищ полковник. Небо чистое.
– Да где же они?!
Бросив мимолетный взгляд на стоящего у окна, полковник снова начал ходить туда-сюда. Потом, минуты через две, подошел к пульту и, сняв трубку, набрал короткий номер. Дождался, когда на том конце провода ответят. Строго спросил:
– Фролов, как там у тебя? Не появлялись?
Судя по звуку скрипнувших зубов, и там было глухо. Полковник положил трубку в гнездо, тяжело вздохнул. Вновь покосился на стоящего у окна штатского, но ничего говорить не стал. Возобновил ходьбу.
Прошло еще несколько долгих минут, прежде чем сидевший у монитора офицер на мгновение встрепенулся, но потом вновь успокоился. От нервного полковника это не укрылось, он подошел ближе, уставился в монитор:
– Что там? Что увидел?
– Это гражданский пассажирский борт, товарищ полковник. На десяти с половиной тысячах идет, тем более в стороне вообще. Кто ж с такой высоты прыгать-то будет?
Полковник испытывал желание вновь оглянуться на стоящего у окна, но не стал. Отходя от пульта, на всякий случай погрозил дежурному пальцем:
– Следи.
– Слежу, товарищ полковник.
Улыбка седоватого стала еще шире, он уже не скрывал своего настроения. Еще бы не веселиться, совсем скоро вообще кошмар начнется, полковник на себе волосы начнет дергать от безысходности и злости. Предупредить бы, чтоб не дергался, но пока еще рано, подобное пока в планы не входит, вот чуть погодя, тогда да, тогда будет можно.
Зазвонил телефон на пульте. Полковник в доли секунды оказался рядом и сорвал трубку:
– Слушаю!.. Какая еще пьяная девка на машине? Фролов, ты у меня допрыгаешься! Какие могут быть пьяные женщины на полигоне в ночное время, с ума посходили, что ли?! В смысле, заблудилась? Я тебе… я… ты у меня на «губе» сгниешь, зараза!.. Гоните ее отсюда в три шеи, здесь учения проводятся! Пусть обратно едет, откуда появилась!
Полковник давно бы матом заругался, но при штатском вынужден был говорить более-менее культурно, сдерживался по мере сил. Даже трубку положил в гнездо аккуратно. Отойдя от пульта, вновь стал ходить по помещению пункта слежения. На стоящего у окна старался смотреть поменьше; чувствовал за собой некоторую вину за то, что вверенное подразделение разболталось сверх меры, уже заблудившихся девок от полигона отогнать не могут своими силами, все звонят и нервы мотают, никакой самостоятельности, понимаешь.
Прошло еще десять-пятнадцать минут. Вновь зазвонил телефон. Полковник подошел на этот раз медленнее, снял трубку, набрал воздуха, чтобы выругаться, но осекся, услышав, кто звонит, тут же поменял тон:
– Да, товарищ генерал-майор… ждем в полной боевой готовности с самого вечера… три линии охраны… на КПП пятеро… пока тишина… неусыпно, товарищ генерал… пока никого не заметили… хорошо, товарищ генерал.
Положил трубку. Вытер пот со лба, еще более растрепав волосы. Подняв руку, глянул на часы, походил немного, потом посмотрел на стоящего у окна штатского. Остановился и, проявляя беспокойство, произнес:
– Чего-то ваши запаздывают…