Огонь между небом и землей (СИ)

— Боже, — пробормотал я, сжимая переносицу.
— И, — она махнула в небо, — это лучший вид, который я смогла найти, чтобы рассматривать звезды ночью. Я колесила по городу несколько дней, пытаясь найти место. Знаю, что, возможно, это глупо, но я подумала, что тебе этот вид доставит удовольствие, — она нахмурилась. — Это глупо, не так ли? Мне следовало придумать что-то получше. В прошлые два года было лучше, и я просто подумала, что это было бы…
Я схватил ее за руку.
Она затихла.
— Спасибо тебе, — прошептал я, прикоснувшись свободной рукой к глазам. Я коротко всхлипнул и кивнул. — Спасибо.
— Тебе нравится это?
— Мне нравится это.
Я влюбляюсь в тебя…
Тряхнув головой, я попытался выбросить эту мысль из головы.
Я не мог любить ее. Любовь означала боль. А эта девушка была одной из двух хороших вещей в моей жизни.
Я вернул взгляд к небу.
— Если ты посмотришь туда, то сможешь увидеть созвездие Скорпиона. Каждый месяц некоторые созвездия видны лучше, чем другие. Оно начинается с нижней звезды, извивается кверху и затем разделяется на пять точек, становясь похожим на одуванчик. Антарес — самая яркая звезда в созвездии. Дедушка рассказывал мне, что она — сердце Скорпиона. Ты видишь ее? — спросил я, указывая. Она кивнула. — Миф рассказывает о том, что Орион, охотник, хвастался, что может убить любое животное на планете. Он был побежден скорпионом, а Зевс увидел эту битву. Поэтому он навечно поднял скорпиона на ночное небо.
— Он прекрасен.
— Ага, — прошептал я, глядя на нее, а затем переводя взгляд вверх. — Так и есть.
— Это тоже прекрасно, — сказала она.
— Что прекрасно?
Ее губы дрогнули, но она продолжала смотреть на звезды.
— То, как ты на меня смотришь, когда думаешь, что я не вижу.
Мое сердце пропустило один удар.
Она заметила, как я смотрел?
— Ты смотришь в мою сторону?
Она медленно кивнула.
— А потом, когда мы не вместе, я закрываю глаза и мысленно представляю тебя. В эти моменты я не чувствую одиночества.
Я влюбляюсь в тебя.
Я хотел открыть рот и сказать ей эти слова. Я хотел впустить ее в свою душу и рассказать о том, как я мечтал о ней. А потом вспомнил, кто она и кто я, и почему я не мог сказать ей этих слов.
Неловкая тишина стояла до тех пор, пока Алисса не спасла положение.
— О! Еще я сделала поздний-поздний ужин для нас, — воскликнула она, потянувшись к корзинке для пикника. — Сейчас я не стараюсь тебя оскорбить тем, что моя еда лучше твоей. Знаю, что ты привык быть лучшим поваром в городе, но, думаю, что в этот раз смогла превзойти тебя.
Она залезла в корзинку и вытащила контейнер с арахисовым маслом и сэндвичи с джемом. Я рассмеялся.
— Не может быть! Ты сделала это?
— С нуля. За исключением арахисового масла, джема и хлеба. Это все из магазина.
Это мой лучший друг, ребята.
Я откусил сэндвич.
— Джем из ягодного ассорти?
— Джем из ягодного ассорти.
— Разве ты не прелесть?
Она улыбнулась. И я почти умер.
— На десерт у меня есть малина и это, — она вытащила пачку «Орео». — Я подготовилась ко всему, не так ли? Вот, — она взяла печенье, разделила его, положила внутрь малину и снова сложила вместе. Потом она начала водить им, будто это самолет, перед моим ртом. Я широко открыл его, немного откусил и застонал.
Она вздернула бровь от удовлетворения.
— Ты стонешь от моих печений?
— Я определенно стону от твоих печений.
Она покачнулась и драматично вздохнула.
— Если бы мне давали доллар за каждый раз, когда парень мне это говорил.
— У тебя был бы один доллар и ноль центов.
Она толкнула меня, и я — больше для нее — сделал вид, что падаю. Я не мог решить, чего мне хотелось больше: ее губ на моих или ее слов. Идея объединить их привлекала меня больше, чем я думал.
Слова, ограничься словами.
— Какая у тебя самая большая мечта? — спросил я, отправляя немного малины в рот.
— Самая большая мечта?
— Ага. Кем бы ты хотела быть или что делать в будущем?
Она закусила нижнюю губу.
— Я хочу играть на фортепиано и заставлять людей улыбаться. Делать людей счастливыми. Знаю, что для многих, типа моей мамы, это мелко. И знаю, что эта цель для многих выглядит глупой, но это то, чего я хочу. Я хочу, чтобы моя музыка вдохновляла людей.
— Ты можешь сделать это, Алисса. Ты уже делаешь это, — я верил в ее мечту больше, чем мог выразить словами. Всякий раз, слушая ее игру на пианино, я чувствовал, как все страшные осколки моей жизни словно таяли. Звуки ее музыки дарили мне мгновения покоя и умиротворения.
— А у тебя? — спросила она, положив малину между моих губ. На самом деле я находился не в той жизненной ситуации, чтобы иметь возможность мечтать, но рядом с Алиссой все казалось немного более возможным.
— Я хочу стать шеф-поваром. Хочу, чтобы люди, придя в плохом настроении, уходили счастливые от того, что я положил в их тарелки. Я хочу, чтобы моя еда доставляла людям приятное, и они на несколько минут забывали бы обо всем том дерьме, которое происходит в их реальных жизнях.
— Мне нравится это. Нам следует открыть ресторан, поставить в нем пианино и назвать его «АлиЛо».
— Или «ЛоАли», — усмехнулся я.
— «АлиЛо» звучит гораздо, гораздо лучше. К тому же, это была моя идея.
— Ну, давай сделаем это. Давай откроем «АлиЛо», приготовим замечательную еду, сыграем замечательную музыку и будем жить долго и счастливо.
— Конец?
— Конец.
— Мизинец? — спросила она, протягивая свой палец мне. Я обернул ее мизинец своим.
— Мизинец, — наши руки переплелись.
— А какая еще у тебя есть мечта? — спросила она.
Я раздумывал, сказать ли ей, потому что это выглядело немного глупо. Но, если и был в моей жизни кто-то, кому я доверял и кто не осудит меня, то это была она.
— Я хочу быть отцом. Знаю, что это звучит глупо, но я правда хочу. Всю свою жизнь я рос с родителями, которые не знали, что значит любить. Но если бы я был отцом, то любил бы своих детей больше, чем можно выразить словами. Я бы ходил смотреть их игры в бейсбол, их танцевальные выступления, и любил бы беззаветно, независимо от того, кем бы они захотели стать — юристами или мусорщиками. Я был бы лучше, чем мои родители.
— Я знаю, что был бы, Ло. Ты был бы отличным отцом.
Не знаю, почему, но от ее слов мои глаза увлажнились.
Мы немного постояли, не говоря ни слова, а просто смотря вверх.
Здесь царило такое умиротворение. Я не мог представить, где еще захотел бы быть. Мы не переставали держаться за руки. Ей нравилось держать мою руку? Ее сердце делало кувырок каждые несколько секунд? Она тоже как будто влюблялась в меня? Я сжал ее руку крепче и не был уверен, что буду способен отпустить.
— Какой у тебя самый большой страх? — тихо проговорила она.
Я вытащил свою зажигалку и свободной рукой начал щелкать ею.
— Самый большой страх? Не знаю. Что вдруг что-то случится с несколькими людьми, которые мне дороги. Келлан. Ты. Моя мама. А у тебя?
— Потерять отца. Знаю, это звучит глупо, но каждый раз, когда звенит дверной звонок, я надеюсь, что это он. Каждый раз, когда звонит телефон, мое сердце замирает в надежде, что это звонит он. Да, в последние несколько месяцев он, вроде как, пропал, но я знаю, что он вернется. Он всегда возвращается. Но сама идея потерять его навсегда разбивает мне сердце.
Мы слушали темноту друг друга и показывали друг другу свет.
— Расскажи мне самое любимое воспоминание о своей маме, — сказала она.
— Ммм… — я пожевал нижнюю губу. — Когда мне было семь, я ходил в школу каждый день. Однажды я вернулся домой и услышал музыку, доносящуюся с переднего крыльца в нашем старом доме. Из маминого старого магнитофона звучали старые хиты: The Temptation, Journey, Michael Jackson — вся классика. Мама сказала, что взяла диск у соседа, и ей захотелось потанцевать. И она танцевала прямо на дороге, отходя на тротуар только тогда, когда проезжала машина. Она выглядела такой красивой в тот день, и заставила меня танцевать с ней весь вечер, пока не взошла луна. Келлан тоже пришел. Он приехал на байке, чтобы оставить обед для мамы и меня. Когда он пришел, мы танцевали втроем. Оглядываясь назад, я догадываюсь, что она была под чем-то, но не могу быть уверенным. Я просто помню смех, кружение и танцы с ней и Келланом. Самое любимое для меня — это звук ее смеха, потому что он был таким громким и свободным. Это мое любимое семейное воспоминание. Это воспоминание, к которому я возвращаюсь, когда мне кажется, что она заходит слишком далеко.