Секрет Любимова

 
Валерий Золотухин
 
Секрет Любимова
 
© Золотухин В. С., 2016
© Краснопольский В. Л., составление, 2016
© Издание, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
 
Таганский домовой
 
Памяти Валерия Золотухина
 
На любимовской Таганке
жизнь кипела спозаранку, —
за билетами ломился,
не ложился спать народ…
Да и как за них не биться
и у кассы не толпиться,
если там такие лица
затевали хоровод…
Первым заводил Любимов,
шибко властью не любимый,
фантазер неутомимый
зарождал на сцене смуту,
взламывал застоя лед…
Запевал бунтарь Высоцкий,
наш таганский Гамлет жесткий,
задушевной песней хлесткой
выжигавший рабства гнет…
Рядом с ним пел Золотухин,
голосистый, большеухий,
презиравший сплетни, слухи —
наш Таганский домовой…
И не в нем была загвоздка,
что не шел «живой» с подмостков, —
это правящая горстка
страх боялась, что – Живой!
А какие были девки,
не пустые однодневки,
а ручной таганской лепки —
по плечу любая роль!
Как некрасовские бабы,
все характером не слабы
и не падкие до славы, —
лишь бы не был гол Король…
А когда раздел Таганки
души вывернул изнанкой,
кто остался за баранкой
вместе с шефом курс держать?!
Ты, Валера Золотухин,
получая оплеухи,
театр спасая от разрухи
другу мог бы так сказать:
– Ничего, Володя, сдюжим,
театр наш не сядет в лужу,
были времена похуже,
но справлялись мы с тобой…
И любовь в нас не остыла
к месту, что нас породнило,
что бы ни происходило, —
«Быть!» —
завет остался твой:
И хотя мы стали тенью,
все равно остались теми,
кто не встанет на колени, —
а Таганка будет Жить!
Валерий Краснопольский
Март – апрель 2013
Чтобы суметь отличить истину от неправды, нужно познать себя. Я себя не познал. И если порой мне кажется, что я обнаружил истину, я тотчас в ней сомневаюсь и разрушаю собственное построение. Единственная реальность – это изменчивость наших познаний.
 
Монолог маркиза де Сада из пьесы Петера Вайса «Марат и Маркиз де Сад» (перевод Льва Гинзбурга)
 
Тетрадь 0
 
Олеша пишет, что всегда что-нибудь хотел сделать, что-то должно было свершиться, что-то он сделает и будет все в порядке…
Мне тоже кажется, будто вот я что-то сделаю, напишу, сыграю, научусь, и наступит равновесие, гармония т. е. душевная. А как же быть с поговоркой «лентяй всегда что-нибудь хочет сделать»?
Искра-то, она должна обязательно быть, высекаться, давать иногда хотя бы знать о себе, иначе – пошлость, потуги, даже жалко становится, и думаешь, какие же мы, артисты, обиженные, даже спрятаться не за что.
Жена говорит: «Ты б лучше интересные наблюдения, случаи смешные записывал бы вместо всякой ерунды». Вот ведь чудо какое. Я ведь для этого и завел эту тетрадь, надеясь, что каждый день наблюжу, наблюдю (как сказать правильно?) и запишу. Ан не выходит. Лезут строчки из головы, может быть, даже из шариковой ручки, а не из жизни, не с улицы. Собственно, для интересных вот этих штук я и свечку приобрел и зажигаю ее, хоть электричества завались, но я его выключаю. Со свечкой, именно со свечкой… Она горит, и я переношусь в другой мир, может быть, век. Даже машины и троллейбусы за окном, которые обычно не дают спать, до того противные и громкие они издают звуки, прекращают свои действия и замолкают либо действуют шепотом, тем самым подчеркивая свою солидарность с тем миром, который я изобрел при помощи свечки и фантазии. В этом мире зима, большие сугробы, луна, кони с колокольчиком, цыгане, соболь, вернее, страсть в соболиной шкуре, а потом «зеленый луг, по которому ходят кони и женщины», церкви, лапти, гармошка и грустная песня о несчастной любви – вообще моя Русь, старая, первозданная, звонкая и любимая, а вот пришла жена, включила телевизор, из него полыхнул ХХ век, громкий, резкий, безумный, хаотичный, и разрушил мою иллюзию.
Моя жена похожа на горящую свечку, когда она в хорошем настроении (жена, разумеется) и из нее что-то выплескивается. Они обе длинные, но стройные, и голова, горящая от пергидроли, одной повторяет спокойное пламя другой.
Хорошая книга… Жалко, что вот-вот ты ее дочитаешь и ты будешь уже не в ней, ты должен ее покинуть ради другой, может быть, лучше, интереснее, может быть, наоборот, – но уже другой. Такое ощущение, будто ты предаешь, уходишь, покидаешь, изменяешь, но расставание неминуемо, потому что свидание не может длиться вечно – и вы должны попрощаться, хоть и ни в чем не виноваты друг перед другом. Хорошая книга… Это друг, честное слово, друг. Когда он есть, можно без особых потерь пережить и ссору с женой, и нищету, и хандру. А уж всяческие очереди в магазине, у кассы в бане – тебе не страшны, потому что их не существует, их растворяет первая строчка. А что такое метро, наземный транспорт, командировки, антракты, паузы, перерывы, перекуры, отпуска, ожидания в приемных и пр. и пр., что укорачивает жизнь, – если под мышкой у тебя хорошая книга, твой друг…
Вот я кто – я графоман, этот термин вычитал у Олеши. Очевидно, это человек, которому нравится писать просто так, не задумываясь что и зачем, играть в это. Екатерина Вторая, говорит он, была графоман или графоманка, т. е. с самого утра садилась к письменному столу. Я к тому же еще и зажигаю свечку. Театр. Да, да. Я устраиваю по этому поводу спектакль. Я – артист, играю какого-то писателя, может быть, даже непризнанного, но, безусловно, гениального. Для этого мне нужна свечка, особая бумага и даже ручка, вот эта шариковая ручка мне импонирует. Когда за кулисы после спектакля приходили японцы, я все время, как бы невзначай, пытался нарваться на такую ручку, и небезуспешно. Правда, это не то, на что нарвался Высоцкий и даже Хмельницкий, но все же. У них отличные ручки. Мне кажется, такими ручками можно написать еще раз «Маленького принца».
Не читаю то, что пишу. Завтра я не буду помнить ничего из написанного сегодня. И это меня забавляет. Вдруг, когда вся тетрадь будет исписана и я все-таки начну ее читать, – вдруг наткнусь на строчки, которые мне понравятся.
 
Часть 1. Живой
  
1966
 
29 января
Последний аншлаг Мордвинова. Умер артист.
Великий артист и замечательный человек. Глыба, русский витязь сцены, гладиатор. Его голос, его интонации, пленительные и берущие сердце в плен. Не выдержало сердце. Инфаркт. Разрыв… и всё, его нет. Но он жив как легенда. Легенда. Его имя – синоним доброты, великодушия, скромности необычайной, цельности и достоинства. Он не любил быстрого успеха и относился всегда к нему с недоверием. Превыше всего и за главное он почитал в актерском ремесле труд, труд каждодневный, до конца, при наличии, разумеется, данных. Я помню, как он сказал мне на спектакле «Ленинградский проспект»: