Ведьмино отродье

— А это тогда что? — спросил Рыжий.
— А это еще просто речка. Речка Дикунья, так она называется. А вот река — это Голуба. Она раз в пять пошире будет. А рыбы там! Вот так вот лапой зачерпнул — и которую сразу за жабры. И рыбы — вот такие! Рыбины! А здесь чего? Здесь не рыба, а дрянь, мелюзга. Греби давай!
Гребли. И Глухов быстро приближался. А когда до него оставалось уже шагов пятьсот, не больше, они, так повелел Лягаш, пристали к берегу и затащили лодку в ближайшие кусты.
— Жди меня здесь, — сказал Лягаш. — Я к вечеру вернусь. И никуда не отходи, и вообще лишний раз не высовывайся. А если что, так молчи, ни с кем и ни о чем не разговаривай. А если станут приставать, в свару не лезь, скажи, что ты при мне, при Лягаше, значит. Еще скажи, что я везу тебя к нему.
— К кому?
— К нему, и все. Не волнуйся, поймут. Все. Ухожу. Ждать!
— Жду.
Лягаш ушел. Рыжий остался при лодке один. День тогда выдался погожий, теплый. Рыжий лежал в тени, смотрел на небо, думал. К его кустам никто не подходил. И вообще, на берегу за целый день никого тогда не было. И лодок на реке почти что не было. Только два раза проплывали рыбаки, тянули сеть, молчали. Потом еще какой-то лысолобый старик вез на широкой, наверное, специальной для этого, лодке дрова. Старик неторопливо греб, плыл по течению, насвистывал. Дрова были дрянные, тощие. И то: лес на Равнине — это разве Лес? Так, только смех один. А вспомни, Рыжий, в Выселках…
Нет, не хотелось вспоминать! И он не вспоминал о Выселках, а вспоминал только о том, что он успел узнать о Дымске, то есть какие там дома и какие обычаи, какая там кому кормежка, и кто такие лучшие, и как его отец с ними служил, и как — тут Рыжий аж зажмурился — и как он сам уже вот-вот, дня этак через три, туда придет, и тоже сразу…
Р-ра! Вот так, в сладких мечтах, весь тот день и прошел. Никто его тогда не потревожил. И он просто лежал. Есть не хотел — с утра плотно поел. Нет, даже не поел — насытился! Так что теперь лежи себе да переваривай, мечтай себе, воображай. И он воображал, воображал да и вздремнул. И долго, очень долго так дремал, и было ему очень хорошо, спокойно и уверенно. И только уже вечером, когда начало понемногу смеркаться…
Вдруг послышались удары по воде — шлеп-шлеп, шлеп-шлеп. Рыжий вскочил, сошел к реке. Глянул — лодка идет. Ого, а какая большая! В ней четверо гребцов, они легко, справно гребут. А на корме сидит Лягаш, важно командует:
— Р-раз! Р-раз!
Сам уже не гребет. Ну, еще бы! Станет тебе княжий посол об шест лапы марать! Вот он и не марает, так сидит, командует. А эти, серогорбые, крепко натужились, гребут. Замах у них хорош, и гребок тоже резкий и дружный, как надо. Вот лодка подошла уже, вот мягко ткнулась в берег. Первым с нее сошел Лягаш. Спросил у Рыжего:
— Ну что, небось проголодался?
Рыжий, принюхавшись, кивнул. Тогда Лягаш сразу оборотился к гребцам и приказал:
— Кладь! Вот сюда ее! — и показал, куда. Потом: — А здесь костер! — и тоже показал. И грозно прибавил: — Ар-р, порс!
Гребцы поспешно побросали весла, сошли на берег, потащили кладь большой мешок, набитый всякой вкусной снедью. Дух от той снеди шел просто изумительный! А они как попало вытряхнули ее на землю и тут же, рядом, начали разводить большой жаркий костер. Лягаш стоял над ними, поучал. Теперь он важный был, порой даже порыкивал. Шейный ремень на нем так и поблескивал, пояс так и побрякивал…
Р-ра, пояс, да! А в нем железный зуб и пряталки, а пряталки — это такие штучки для монет. Ну а сами монеты, Лягаш так рассказывал, это вот такие вот кругляшки, их когда хочешь, можешь поменять на все, что хочешь, то есть даже…
Но — пояс! Сам-то по себе! И про него Лягаш рассказывал, и объяснял, что пояс — это вообще! Ибо ремень, ну, тот ты еще можешь получить просто за храбрость, а что до пояса, то он дается только тем, кто…
М-да! Вот оно как все повернулось! Как он непрост, этот Лягаш, весьма непрост, и даже очень! Вон, посмотри — гребцы; как им Лягаш велит, так они сразу же и делают, перечить и не думают. И вон уже сколько всего понаделали: кладь принесли и разобрали, вытащили лодку, дров заготовили, надрали хорошей высокой душистой травы, сложили из нее лежанку — это они для Лягаша, — и развели большой костер. И вот уже на том костре в горшке забулькала вода, в нее бросают снедь. И вот уже и дух пошел от этой снеди, дурманит этот дух, пьянит, ур-р, ур-р! Вскочить бы, чтобы первым бы, чтоб… Нет! Рыжий не вскочил, Рыжий по-прежнему неподвижно лежал возле костра. Ну разве что нет-нет да понюхивал воздух, а то даже и мельком на горшок поглядывал… но, главное, помалкивал. Лягаш ведь говорил, что тот, кто в нужное время молчит, тот после в еще более нужное время все нужное и получает. Ну что ж, посмотрим, подождем…
И так оно и вышло. Когда горшок сняли с огня, Лягаш ловко, ничуть не обжигаясь, выловил из него и роздал каждому из гребцов по хорошему кусу вареного свина, те с теми кусами и отошли и прилегли на землю. Там и кормились — в стороне. Там и молчали. А Лягаш, уже не обращая на них никакого внимания, глянул в горшок, широко облизнулся, сказал:
— А это, остальное, нам. Вот только я еще это дело украшу.
После чего он расстегнул на поясе одну из пряталок, выгреб оттуда целую пригоршню какого-то белого зернистого песка, сыпнул его в горшок, потом взял чистую, заранее приготовленную для этого щепочку и тщательно размешал ею варево — вначале в одну сторону, потом в другую, потом отбросил щепочку, немного подождал… а после резко, будто на охоте — р-раз! выхватил из горшка большой и жирный свиной кус, подал его Рыжему и сказал:
— А ну-ка, попробуй!
Рыжий попробовал. Р-ра, странно как… Но, между прочим, очень вкусно! И он тихо спросил:
— А что это за песок такой?
— Это не песок, это соль. Вижу, понравилось?
— О, да!
— Вот то-то же! — важно сказал Лягаш. — И впредь без соли еды не бери. Никогда! Нам, лучшим, это не по чину. А этим… — и вдруг спохватился. Да, кстати! — после чего оборотился к гребцам и окликнул: — Эй, вы!
Гребцы сразу вскочили. Лягаш им велел:
— Ты и вот ты, — и лапой указал, кто именно. — Вы давайте живо за дровами. А ты сбегай за водой. А ты чего сидишь? Ты — пошел сторожить. Ар-р! Порс!
Гребцы послушно разбежались, кто куда. Только после этого Лягаш опять полез в горшок, взял себе кус — тоже большой и сочный. Но ел он неохотно, вяло. Молчал, ни о чем не спрашивал и сам ничего не рассказывал. Молчал и Рыжий. Съев первый кус, он тут же взял второй. А после третий. И четвертый. А после пил навар. Навар соленый, жирный был. Сперва стало тепло, а после даже жарко. Глаза слипались, лапы сами собой опускались. Потом поплыло все перед глазами, потом расплылось и перевернулось…
И так он и заснул возле костра, и так и спал — без всяких сновидений. Проснулся утром — вновь плотно поел, и вновь горячего да жирного. Ел — не спешил. Его не торопили, ждали. В лодку сошел, сел рядом с Лягашом. Гребцы споро гребли. Все молчали. Почти сразу за Глуховом с Дикуньи вышли на Голубу. Голуба — да, это действительно самая настоящая река — широкая, глубокая. И рыба там водилась крупная; порой так заиграет, так заплещет, что просто оторопь берет. А берега пошли пологие, песчаные. И то и дело на тех берегах попадались хутора, поселки, а то и целые городки — ухоженные, зажиточные, с удобными пристанями…
Но лодка к пристаням не приставала. Лягаш сказал, что он спешит, вот гребцы весь тот день и гребли. Молчали. Рыжий заскучал. А заночевали они на излучине, возле омута. Лягаш послал туда гребцов, те пошарили под корягами и наловили целую плетенку раков. И оказалось, что вареный красный рак это… Гм! Да! Их было много, даже слишком много съедено. Опять сморило в сон. Опять сон крепкий был.
Утром, проснувшись раньше Лягаша — а может быть, тот и не спал, а просто притворился, — Рыжий поднял гребцов и стал распоряжаться.
— Здесь надо сделать это, — говорил. — А это здесь. И это тоже. И сюда. Ар-р, поживей!