Грюнель

В продолжении всей охоты никто не произносит ни единого слова, а рулевой не переставая играет на свирели. Ведь стоит ему только замолчать, как мареада тотчас же опомнится и призовет на помощь, возле шлюпки вынырнет грюнель…
А бывает и так, что крик о помощи оказывается громче сладкоголосой свирели, и тогда опять же появляется грюнель…
Шлюпка перевернется, водоросли опутают охотников, и все они пойдут ко дну. Тогда с корабля спустят еще одну шлюпку. Вторая шлюпка, как и первая, уйдет далеко, она, возможно, тоже погибнет, но зато корабль останется цел. Ну а потом, когда не вернется последняя шлюпка, пустой корабль, возможно, когда-нибудь и выйдет из тумана. И если вы вдруг встретите в море корабль без экипажа, то знайте: он шел за мареадами.
Два дня и две ночи корабль Айка блуждал в непроглядном тумане. На третий день они бросили плавучий якорь, и Айк приказал спустить первую шлюпку. Гребцы взялись за весла, гарпунщики перехватили гарпуны поудобнее, а младший сын сел на корму, к рулю, и стал играть на свирели.
Весла неслышно опускались в воду, водоросли неохотно расступались перед шлюпкой, звучала свирель – и вскоре их корабль скрылся в тумане. Восемь гребцов, три гарпунщика и один младший сын внимательно смотрели по сторонам – туман, туман, туман. Но вот…
Младший сын увидел мареаду. Диковинная рыба, неспешно разгребая руками воду, плыла к шлюпке. Глаза у нее были широко раскрыты, губы что-то неслышно шептали – быть может, рыба пыталась повторить и запомнить мелодию? Младший сын, не поверив увиденному, чуть было не перестал играть, однако стоявший рядом с ним гарпунщик вовремя ткнул его в плечо, и свирель зазвучала еще громче и призывнее.
А мареада тем временем остановилась и возлегла на водорослях в каких-нибудь двадцати шагах от шлюпки. Да, именно, в шагах, потому что море в тех местах было сплошь покрыто водорослями, и казалось, что по ним можно ходить.
Младший сын всегда представлял, что у мареад должны быть зеленые, как у русалок, волосы, однако нет – мареада оказалась белокурой. Издалека да еще в тумане младший сын не рассмотрел, хороша ли она собой… а потом, когда мареаду поразили гарпуном под грудь, втащили в шлюпку и принялись торопливо шкерить ножами, он в страхе отвернулся и заиграл еще громче, чтобы не слышать стонов умирающей рыбы.
На звук свирели рядом со шлюпкой всплыла еще одна мареада, потом еще и еще одна. Гарпунщики били без промаха, чешуя прозрачной радугой разлеталась по дну шлюпки, а обнаженных, бездыханных мареад осторожно, без всплеска, сталкивали за борт.
Добыв и ошкерив двенадцать рыб, шлюпка развернулась и крадучись, чтоб не накликать грюнелей, вернулась к кораблю.
Айк Рваное Ухо был очень доволен: двенадцать рыб за первый день, неслыханное дело! Чешую снесли на камбуз, где ее немедленно просушили над черным огнем – черный огонь придает чешуе прозрачность и ценность, – и убрали в сундуки, а уж только затем, на радостях, вышибли дно у дюжины бочонков шипучего с перцем. Стояла ночь, все было как в черном тумане, и потому застолье прошло в непривычном молчании – все ведь прекрасно помнили, что, в отличие от шипучего с перцем, два-три глотка тамошнего тумана могут сделать человека одержимым навсегда. И все молчали, один лишь младший сын, – а он, сидевший в стороне, не пригубил шипучего, – нарушал тишину. Он играл на свирели. Играл он долго, тихо и очень грустно.
В открытом море нет ничего опаснее грусти. Грусть навевает воспоминания, воспоминания тянутся к дому, дом кажется далеким и недостижимым… Теперь вам понятно, почему капитан Айк хотел было встать и отнять свирель. Но его удержали: ты разве не видишь?! Младший сын одержим, он, наглотавшись тумана, уже все равно обречен, пусть играет! И младший сын играл всю ночь… А на рассвете Айк осторожно тронул его за плечо и жестом указал на шлюпку, в которой уже сидели восемь гребцов и три гарпунщика. Младший сын спустился по веревочному трапу, весла бесшумно опустились в воду, водоросли покорно расступились в стороны, и корабль исчез в тумане – для кого на время, а для кого и навсегда.
Однако сидевшие в шлюпке об этом не знали. Гребцы дружно гребли, гарпунщики высматривали добычу, а младший сын играл на свирели. Потом увидел мареаду. Диковинная рыба, вынырнув по правому борту, медленно, как завороженная, плыла неподалеку и слушала свирель. Гребцы, уже порядком уставшие, с трудом ворочали веслами и не замечали мареаду, гарпунщики смотрели только вперед и тоже не видели близкой добычи. А мареада тем временем подплыла еще ближе…
И младший сын увидел, какая она красивая. Спросите у меня, спросите у себя, спросите у кого хотите, и никто вам не ответит, что такое красота. Красота – это и есть красота, у каждого свое о ней понятие. В чем хотите можно убедить человека: в доброте и в понятии чести, в разуме, хитрости, нежности, радости… одним словом, во всем. Скажите нужное слово, и вам обязательно поверят. Лишь только в красоте каждый человек видит лишь то, что видно только ему одному. Так случилось и с младшим сыном – он увидел мареаду и понял, что ничего красивее он никогда не видел. Младший сын перестал играть и опустил свирель. Свирель, от долгой игры присохшая к губам, сорвала с них кожу, но младший сын не заметил этого – он завороженно смотрел на мареаду…
Гарпунщик, стоявший с ним рядом, оглянулся на замолчавшую свирель, увидел мареаду, метнул гарпун, пробил мареаде плечо и стал торопливо выбирать веревку. Мареада, забившись всем телом, попыталась освободиться от гарпуна, но тщетно – веревка, свитая из гривы косматого змея, была крепка. Диковинная рыба вскрикнула, призывая на помощь…
– Играй! – закричали все. – Играй! – кричали восемь гребцов и трое гарпунщиков.
Напуганные, они даже забыли о том, что туман, висевший над морем, весьма ядовит. Младший сын, привыкший к послушанию, вновь поднес свирель к покрасневшим от крови губам и заиграл. Играл он хорошо: грустно и в то же время призывно. А еще он неотрывно смотрел на мареаду и думал, что ничего беззащитнее в жизни не видел. Когда мареаду, подтащив на веревке, столкнули в шлюпку, она уже почти не дышала – удар был неудачен, и рана оказалась смертельной. Гребцы взялись было за шкерные ножи, но тут кто-то крикнул:
– Грюнель! – и они вновь навалились на весла.
Скрипели уключины, сопели гребцы, шуршали по днищу водоросли – морская трава. Младший сын не играл; он сидел на корме, смотрел на умирающую диковинную рыбу и думал, что самое жестокое на свете – это, конечно же, промысел мареад. Он знал и раньше, что люди отнюдь не добрые создания; он видел, как они убивают зверей – как зверей, людей – как людей. Теперь же он видел, как убивают мареад. Другие убивали, не он, он только приманивал сладкоголосой свирелью. Он не сдирал с мареад чешую, руки его были чисты, вот разве что губы в крови…
– Справа по борту! – вдруг крикнул старший гарпунщик.
Все обернулись. Справа по борту, шагах в сорока, показался бурун… А вот и второй. И третий. А вот еще, еще, еще! Гребцы судорожно рванули весла. Гарпунщики метнули гарпуны, и три буруна исчезли на гладкой воде… зато другие, уцелевшие буруны, стремительно приближались к шлюпке. И вот уже видны над водой зеленые, покрытые чешуей головы и такие же зеленые руки с перепонками между пальцами. То были грюнели.
Говорят, что грюнели не имеют ушей, и поэтому никто и не молит их о пощаде. Но это неправда; уши у грюнелей есть, однако слышат они лишь только крик мареады о помощи. Настигнув шлюпку и не обращая внимания на удары гарпунами и веслами, грюнели, ухватившись за планширь, резким толчком перевернули шлюпку, и все в ней бывшие – восемь гребцов, три гарпунщика и один младший сын – попадали в воду, где их поджидали цепкие водоросли. Последнее, что успел подумать младший сын, было то, что как хорошо, когда и у самых беззащитных находятся защитники. Потом он ни о чем уже не думал – морская трава опутала его и потащила ко дну, к мареадам.
А вечером, когда уже начало темнеть и стало совершенно понятно, что дальнейшее ожидание бесполезно, капитан Айк отобрал двенадцать самых надежных охотников и приказал…