И видит сны машина

-- Мужики,-- громко позвал я,-- в кучу! 
Лесик с грохотом свалился со стеллажа, семенящей, торопливой походкой подошел ко мне. Я показал ему на кресло перед дисплеем, который стоял слева от меня. Лесик сел, стал смотреть на экран. 
-- Ну и что?-- спросил он через некоторое время с разочарованием.-- Что смотреть-то? 
-- Разумеется, не секс. Секса у нас в стране не имеется,-- уколол его Виктор. Он сел за правый дисплей. 
-- А вы смотрите и не отвлекайтесь. Я сейчас на минутку выйду, мне нужно кое-что посмотреть, а вы внимательнее наблюдайте. 
Конечно же, они подумали, будто я пошел к периферийным устройствам машины, чтобы оттуда ввести то, чем я играю на их доверчивости. На самом же деле меня интересовали только показания на щите энергораспределителя. 
Как-то моя бабушка сказала мне, что мужчины взрослеют только к старости, когда уже не могут проказить -- здоровье не позволяет. Что ж, она, по-моему, права. И Лесик, и Ровии, если не увидят того, свидетелем чему прошлой ночью стал я, решат просто, что я пошутил. Ну, пожурят, поругают, и только... 
А заводик работал на полную катушку. 
Я вернулся в зал. Они даже не обернулись на мои шаги. И когда я подошел к ним ближе, то сразу понял, что они уже где-то в бесконечности. А все три экрана были черны, слепы. И такие же слепые взгляды были у Андрея с Виктором. Я потрогал Лесика за плечо -- он не отозвался. Лицо у него было совершенно отрешенное; глаза недвижны, ни один мускул не живет. Тогда я ущипнул Андрея за руку -- не отозвался он и на боль. И пульса на его руке мне не удалось нащупать. Неужели и я вчера был в таком анабиозном состоянии? 
А Виктор смотрел на пустой экран с удивлением на лице. Глаза округлившиеся, немигающие. Видно, в этом состоянии машина вырвала его из действительности. 
Но как быстро прогрессировала машина! Я отсутствовал в зале всего минут пять, а она уже так зачаровала людей, что они выключились от всего. 
Тихонько звякнул зуммер перегрузки, зажегся красный транспарантик на панели машины. И я испугался... 
Днем я подготовил сигнализацию к отключению, и сейчас мне только оставалось отключить защиту машины -- всего отжать несколько кнопок. Но я испугался. Я же понятия не имел, что машина сможет сделать с людьми. Ведь вчера она отключилась, и уже потом, когда приходил в себя, я задал ей останов. Вчера мне удалось вырваться из мира одиночества. А что будет сегодня, когда я продлю агонию бесконечности для Виктора и Андрея? Машина может выйти из строя от перегрузки, но полностью же не выгорит. А люди? Что станет с ними? Ведь одиночество и смерть -- они же так близки. 
Странно, что это открыла мне машина... 
А вдруг в ней и есть та самая душа, в существование которой я никогда не верил; может, я уподоблялся мяснику, оценивающему животное на сортность филейных частей и вырезок? И я потрошил душу на нервные волокна и нейроны, на реакцию и психику, не замечая, что она -- нечто цельное, невозможное в частях, неотсекаемое без боли и утрат единство?.. 
Я без сожаления рванул пломбу на блоке автоматики, отключил защиту... 
Может, я уже становился машиной, что так тверда была моя уверенность в правоте? Ведь я не остановился на середине, я решил? Решил, отбросив все свои сомнения, хотя и знал, что не имею права, что машина может выйти из строя, и она должна наверняка сгореть, потому что я не видел ни процента шанса ей остаться невредимой -- таковы законы электроники. И все же я отключил защиту. 
В этом моем поступке не было воли разума... 
И такая неожиданная боль ворвалась в голову, будто взорвался в ней мозг -- это, наверное, столкнулись в бою мои сомнения,-- и откуда-то издалека до меня донесся чей-то сдавленный стон. Я обернулся к людям и ужаснулся, увидев, какие мучения крутили их. Лесик словно пытался спрятать свою голову в плечи; сильная дрожь била его, с таким усилием он вжимался в себя. А Виктор рвал галстук, душивший его; шея вздулась, резко обозначились жилы. Он будто боролся с собой, не пускал себя в экран: руками с силой давил на грудь. 
Я рванулся к ним. И во мне тоже боролось что-то непонятное. Я чувствую, что бегу к Лесику и Ровину, и в то же время движения мои -- как через усилия -- судорожные и медленные-медленные. Когда я все же добрался до Андрея, то вдруг понял, что не смогу отключить его дисплея: руки не слушались меня, я не мог разжать кулаков. И тогда я кулаком ударил по выключателю. Но что значит -- ударил?.. 
Медленно падал кулак на панель дисплея, и когда я коснулся им клавиши выключателя, подумал, что у меня не хватит усилия нажать. Но очень удивился, видя, как мой кулак не только с хрустом вдавил выключатель в панель, а продолжал движение, и под его усилием проминался металл. И когда я так же медленно убрал руку, то увидел обширную вмятину на панели. 
Потом я так же в судорогах "бежал" к Виктору... 
Снова существовали они отдельно -- тело и мысль. Тело не подчинялось, а мысль объясняла, что это кажущееся; что я действительно бежал, что бил со всей силы по выключателям, крушил, ломал их, вот только мозг работал гораздо быстрее, чем обычно. Что в пиковых ситуациях так бывает. Бывает, что инстинкт снимает некий предохранитель, сдерживающий до определенного порога твое мышление, убирает шоры с глаз, дает в мышцы огромную силу... И тогда... Женщина поднимает легко автомобиль, под который попал ее ребенок, кто-то в панике перемахивает трехметровый забор, третий уклоняется от пули. А Болдинская осень? А композитор, в одно мгновение увидевший свое будущее произведение?.. 
Об этом я думал, долго падая на пол. 
6 
И только я коснулся рукой пола, как в это мгновение все стало на свои места, мышление и тело вернулись в свою временную согласованность -- я только и успел чертыхнуться, больно ударившись локтем. Я будто вернулся в действительность, и мысли мои стали снова отчетливыми. "Нужно проверить машину",-- подумал я и, поднявшись с пола, обошел сидящих перед дисплеями Лесика и Ровина,-- все еще пребывающих в трансе, но уж без мучений на лицах, сейчас каких-то сонных,-- приблизился к блокам защиты машины, включил сигнализацию. 
Тишина. Чуть слышный шелест кондиционеров, слабое гудение силовых устройств за кожухами. И не взвыли сиреной динамики, не заполыхали отчаянно-красные транспаранты тревоги... 
Странная тишина. Означающая, что машина вышла из строя... 
Вертелось в голове еще одно предположение, по оно было такое же фантастическое, как и существование в живом души: а может, машина как-то защитила себя сама?.. 
Я прошел к свободному дисплею. Долго сидел, сдерживая себя, стараясь подавить дрожь в руках. Потом прибавил яркости на экран и увидел странное: схемные человечки ликовали, вскидывая кверху свои ручки-палочки, а между человечками толпились маленькие квадратики "марсиан", и они тоже двигались -- вверх-вниз, вверх-вниз,-- словно тоже радовались. Я видел братание миров, доселе, по программе, только враждовавших между собой! 
И тогда я набрал на клавиатуре первый пришедший в голову вопрос: "Что есть душа?" Машина без промедления выдала на экран длинный столбец предложений. В начале столбца было: "Душа"--термин, употребляемый иногда в качестве синонима термина "психика"..."; внизу--"Подлинно научное объяснение человеческой психики дается в диалектическом материализме, который на основе данных современного естествознания опровергает ненаучные, идеалистические представления о душе". И теперь возликовал я. Машина оказалась здравым материалистом, и главное -- она была исправна! 
Все это снова напоминало мне сон. Но не мой, а машинный. И тараканослон, и взвинчивание одиночества до запредельной черты, и, сейчас, вот, братание миров. Машина видит сны?.. Но только живому дано видеть во сне пережитое, сопоставлять что-то, фантазировать. Да, фантазировать! 
Что может быть нереальнее сна?.. 
Выходило так, что в то время, когда отключены все вводы машины, по которым она принуждалась к работе только с ними, она была свободной. Она работала на себя. Не была уже рабыней приказов. Но заложенная в ней программа на обработку данных, которых не было в те моменты, и программа самообучения заставляли ее работать. И она работала. Моделировала что-то свое, то, что случайно подглядел я, когда вторгся в ее сон.