Next

— Она боится. Шансы на то, что в ее организме может обнаружиться этот ген, составляют пятьдесят на пятьдесят. Если он есть, она со временем впадет в слабоумие и умрет, превратившись в овощ. Но пока ей всего двадцать восемь, а болезнь может не давать о себе знать еще лет двадцать. Так что, если она узнает об этом сейчас, это… Это напрочь отравит остаток ее жизни.
— Но может случиться и обратное. Она испытает огромное облегчение, если выяснится, что у нее такого гена нет.
— Она не захочет рисковать и не согласится на обследование.
— Вам не приходит в голову, каким еще тестам ее можно было бы подвергнуть?
— Да каким угодно, черт побери! То, о чем я упомянул, это только начало. Я хочу, чтобы экспертиза была проведена по полной программе, а на сегодняшний день существует тысяча двести генных тестов.
Тысяча двести! Шиндлер облизал губы. Потрясающе! Почему ему стало известно об этом только сейчас? Он прочистил горло.
— Но отдаете ли вы себе отчет в том, что, если вы пойдете на это, ваша жена потребует, чтобы и вы также подверглись всем этим исследованиям?
— Без проблем! — легко ответил Дил.
— Вы уже Проходили подобные тесты?
— Нет. Но я знаю, как подтасовать их результаты. Барри Шиндлер откинулся на спинку кресла. Прелестно!
 ГЛАВА 004 
 
Укрытая под непроницаемым сводом листвы, почва джунглей была темна и молчалива. Даже малейший ветерок не мог пробиться сквозь густые заросли. Хагар вытер пот со лба, оглянулся на остальных и двинулся дальше. Экспедиция углублялась в джунгли Центральной Суматры. Никто не разговаривал, и это нравилось Хагару.
Вот они дошли до реки. У берега было привязано выдолбленное из ствола дерева каноэ, а через реку — на уровне плеч — тянулась веревка. Двумя группами они перебрались на противоположный берег. Хагар, стоя в каноэ, в два приема переправил их на ту сторону, перебирая, как завзятый паромщик, руками веревку. Сначала — первую группу, а потом — вторую. Все происходило в тишине, нарушаемой лишь далекими криками птицы-носорога.
Оказавшись на другом берегу, они двинулись дальше. Тропинка сужалась, на ней все чаще встречались лужи жидкой грязи. Очень скоро они осточертели путешественникам. Наконец один из них не выдержал:
— Долго еще это будет продолжаться?
Это был ребенок, худой американский подросток с оспинами на лице. Он смотрел на свою мать — необъятных размеров матрону в шляпке из страусовых перьев.
— Мы уже пришли? — ныл он.
Хагар приложил пальцы к губам ребенка.
— Тише!
— У меня ножки болят!
Остальные туристы, напоминавшие связку разноцветных воздушных шариков, столпились вокруг них.
— Не шуми, — прошептал Хагар, — а то не увидишь их.
— Я их и так не вижу!
Мальчик надул губы, но, как только группа тронулась в путь, он немедленно присоединился к остальным. Сегодня группа состояла преимущественно из американцев, и они были далеко не самыми худшими экскурсантами. Худшими, должен был признать Хагар, всегда были…
— Вон они!
— Смотрите! — послышались возбужденные крики.
Туристы показывали вперед, вскрикивали и возбужденно переговаривались. Примерно в пятидесяти метрах впереди и чуть правее на дереве примостился молодой орангутанг. Ветви слегка прогибались под его весом. Великолепное животное! Не менее сорока килограммов веса, рыжеватая шерсть и отчетливая белая полоса возле уха. Хагар не видел его уже несколько недель.
Он жестом велел своим экскурсантам молчать и двинулся вперед. Туристы пошли следом за ним, толкая друг друга локтями, корча рожи и возбужденно перешептываясь.
— Ш-ш-ш! — цыкнул он на них.
— Подумаешь, большое дело! — скривился один из них. — Я-то думал, это заповедник!
— Ш-ш-ш!
— Но ведь их здесь охраняют, и…
— Ш-ш-ш!
Хагару была нужна тишина. Он поднял руку к нагрудному карману рубашки, в котором лежал диктофон, и включил запись. Затем он снял с петлицы петельный микрофон и зажал его в руке.
Они уже находились примерно в тридцати метрах от обезьяны и только что миновали знак, на котором было написано: «ЗАПОВЕДНИК ОРАНГУТАНГОВ БУКУТ-АЛАМ». Здесь маленьких человекообразных, брошенных родителями, выхаживали, возвращали к жизни и приучали к жизни в естественной среде. Занималась этим — а также научными исследованиями — расположенная здесь же ветеринарная станция, укомплектованная штатом высокопрофессиональных специалистов.
— Если это — заповедник, я не понимаю, почему…
— Тихо, Джордж! Ты же слышал, что он сказал! Двадцать метров…
— Смотрите, еще один! Нет, два!
Они указывали влево. Там, в ветвях, орангутанг-одногодка играл со своим старшим товарищем. Это было захватывающее зрелище, но Хагара оно не привлекало. Он не сводил взгляда с животного, которое они увидели первым.
Орангутанг с белой полосой не стал убегать. Он повис, ухватившись одной рукой за ветку, и, склонив голову набок, смотрел на людей. Молодые обезьяны разбежались. Остался он один — с белой полосой. И он смотрел на них.
Десять метров…
Хагар вытянул вперед руку с микрофоном. Туристы вынимали и включали видеокамеры. Орангутанг посмотрел прямо на Хагара и издал странный звук, словно кашлянул:
— Дваас…
Хагар повторил это слово:
— Дваас.
Орангутанг продолжал смотреть на него. Его огромные губы двигались. Казалось, обезьяна гримасничает. А затем он выдал целый набор звуков, напоминавших человеческую речь:
— Оох стомм дваас, варлаат лианми…
— Эти звуки произносит… он? — с замиранием сердца спросил один из туристов.
— Да, — ответил Хагар.
— Он… умеет говорить?
— Обезьяны не разговаривают! — безапелляционно заявил другой турист. — Орангутанги всегда молчат. В любой книжке можешь прочитать.
Остальные туристы щелкали камерами, снимая удивительную обезьяну. Орангутанг не выказывал никаких признаков раздражения. Его губы снова начали двигаться:
— Гиин лихтен дваас.
— Может, он простыл? — спросила женщина из туристической группы. — Кажется, что он кашляет!
— Он не кашляет, — проговорил другой голос. Хагар обернулся к говорившему и увидел толстого
мужчину, который на протяжении всего их пути пыхтел и обливался потом, пытаясь не отстать от остальных. Теперь он держал в руке диктофон, направив его на орангутанга. Весь его вид был преисполнен решительности.
— Это что, — спросил он, — какой-то ваш фокус?
— Нет, — ответил Хагар.
— Он, — мужчина ткнул пальцем в сторону орангутанга, — говорит по-датски. Суматра когда-то была колонией Дании. Это датский язык. — Я этого не знал, — признался Хагар.
— А я знаю. Животное сказало: «Оставьте меня в покое, дураки». А потом, когда начались вспышки фотокамер, оно добавило: «Не надо огня».
— Я даже не думал, что эти звуки могут быть осознанной речью, — сказал Хагар.
— Но вы тем не менее их записывали!
— Ну, разве что из любопытства…
— Вы протянули в его сторону руку с микрофоном еще до того, как он заговорил!
— Орангутанги не умеют говорить.
— Этот — может! Все туристы уставились на орангутанга. Тот все так же
висел на одной руке, а второй чесал себя под мышкой. И — молчал. Толстяк громко произнес:
— Геен лихтен.
Обезьяна посмотрела на него безразличным взглядом и равнодушно моргнула.
— Геен лихтен!
Орангутанг никак не отреагировал и, повернувшись спиной к людям, перепрыгнул на соседнюю ветку и стал легко, как акробат, взбираться по лиане.
— Геен лихтен!!!
Орангутанг продолжал взбираться вверх. Женщина в шляпе из страусовых перьев сказала:
— Я думаю, он просто кашлял. Или что-то такое…
— Эй, месье, коман са ва? — прокричал толстяк вдогонку обезьяне. Та продолжала скакать по ветвям, с легкостью перехватывая их длинными мохнатыми руками. Она даже не посмотрела вниз.
— Я подумал, может, он понимает по-французски, — оправдывающимся тоном проговорил толстяк и пожал плечами. — Выходит, нет.