Ликвидаторы

Наталья (пробегает пальцами по пуговицам блузки). У тебя так жарко. 
Шахов. Я специально натопил, чтобы ты чувствовала себя свободно. 
Наталья. Я всегда была для тебя только натурщицей. 
Шахов. Не только. 
Наталья. Но ведь у тебя было много таких, как я? 
Шахов. Таких - нет. Были похожие. Более или менее. Внешнее сходство. 
Скуляев смотрит на них, сжав кулаки и стиснув челюсти. Пауза. Скуляев откидывается на спинку стула и начинает хохотать. 
Скуляев (сквозь хохот). Идиот!.. Кретин!.. Придурок!.. (Резко оборачивается к Шахову, говорит жестко, отчетливо.) Думаешь, я не знал?.. Знал, и все равно отпускал: иди, позируй!.. Нужна живая натура?.. Голая?.. Причем, не просто голая баба, нет - муза!.. Боттичеллиевская Венера!.. Мона Лиза! Иди!.. Я не ханжа, мы все - художники!.. Она уходила, а я сходил с ума!.. Я представлял, как она сидит перед тобой, открыто, свободно, ни во что не кутаясь: на, я вся твоя, делай со мной что хочешь!.. (Убитым голосом.) А со мной она всегда гасила свет и спешила: скорее, скорее, только бы поскорее все кончилось!.. Особенно после тебя, по возвращении... 
Шахов (холодно). Ты болен. Тогда у нас ничего не было. Просто натура. И все. 
Скуляев (недоверчиво, с робкой надеждой). Врешь?.. 
Шахов (кивает на Наталью). Спроси у нее. 
Скуляев (потрясенно). У нее?!. Задать женщине такой вопрос и услышать в ответ правду?.. Ты - ненормальный. 
Наталья (оборачивается к ним, расстегивает блузку). Это правда. 
Скуляев (смотрит на нее, скептически). Ну-ну, вешай лапшу!.. Ты два часа сидишь перед ним в чем мать родила, он водит кисточкой, а потом вы садитесь пить чай!.. (Кричит.) Да за кого ты меня держишь, сука?!. 
Шахов (предостерегающе). Но-но, тихо!.. 
Скуляев (резко оборачивается к нему, блатным тоном). Что я слышу?.. Вша кашляет?.. Да я тебя соплей перешибу!.. Башку отобью в момент!.. 
Наталья (резко). Оставь этот тон!.. Не у ларька!.. 
Скуляев (расслабленно откидывается на спинку стула). Тон не нравится. Как же, культурные люди, художники!.. Все тихо, прилично, никаких "пасть порву", а рвут друг друга почище волков!.. Особенно сейчас, когда кормушка опустела... Спонсоры, гранты - за баксы пятки готовы лизать!.. Голые задницы показывать!.. А если бы еще презервативы разрешили рекламировать - представляете, что бы было?.. 
Шахов (глядя на Наталью отсутствующим взглядом). А у нас действительно не было при тебе. Она позировала, потом я набрасывал ей на плечи халат, и мы садились пить чай... 
Наталья (глядя на Шахова, сквозь годы). И мне никогда не было так хорошо с тобой, как в те вечера... 
Шахов (говорит как бы сам с собой). И не потому, что я не мог или не хотел. Не потому, что я боялся наткнуться на холодный вежливый отказ... 
Скуляев (едко, Наталье). А что, мог быть отказ?.. 
Наталья (бесстрастно). Нет. 
Шахов (продолжает, словно их нет. Так он говорит сам с собой, когда сидит на этом чердаке совсем один). Я знал, что этим я все испорчу. Я знал, что мы не сможем жить втроем. Ты, быть может, на это и пошел бы, ты уже смирился с этим, если думал, что наши студии кончаются не просто чаем. А я не мог, и она не могла, и мы оба знали, что если я хоть на миг задержу свои ладони на ее плечах, все начнется вновь, и тебе в нашей жизни места не будет... 
Все это время Наталья смотрит на Шахова и постепенно стягивает с плеч блузку. Она остается в прозрачной кружевной комбинации, но в этом нет ничего пошлого, вульгарного. Она тоже сейчас как будто совсем одна на этом чердаке, и теперь это уже не чердак, а будуар. Туалетная комната. 
Наталья (говорит сама с собой). Почему ты этого не сделал?.. Каждый раз, когда ты поднимался на подиум с халатом в руках, я надеялась, что в последний момент ты разожмешь свои сухие, изъеденные растворителями, пальцы, и халат упадет к нашим ногам, как бессмысленная, изжившая себя, преграда... 
Шахов (рассматривает свои руки так, словно видит их впервые). Я никогда до конца не понимал, что я творю... Нет, я не псих, я понимаю, что сейчас я беру этот бокал, наливаю, пью... (Проделывает все эти действия.) Но все же сомневаюсь... Вот даже сейчас мне кажется, что все это уже один раз было: ты сидел здесь, ты стояла там... (показывает на Скуляева и на Наталью) и мы говорили точно такие же слова... 
Скуляев (задумчиво). Это от одиночества. Ты слишком ярко представлял эту сценку в своем воображении. Так средневековые монахини летали на шабаши и предавались плотским утехам с самим дьяволом. 
Шахов (до него дошло только одно слово). Воображение?.. Что ж, наверное, ты прав. Когда-то, в юности, я читал книги, где говорилось, что эта страна доживает последние дни. Страна давила мне на плечи, загоняла в подвал, на чердак, а я спал на пустых ящиках и воображал, как она рухнет, и те, кто выберется из-под обломков, станут свободными людьми... 
Скуляев. Велика была сила твоего воображения. 
Шахов. Я был не один. Нас было много. 
Скуляев. Из-под обломков выбрались единицы. Ты, я, она... 
Шахов (смотрит на Скуляева). Ты считаешь, что мы выбрались? 
Скуляев. А ты считаешь, что нет?.. 
Наталья молча наливает себе полный бокал вина, пьет. Скуляев и Шахов смотрят на нее. Часы бьют один удар. 
Картина третья 
Обстановка та же. Лица те же. Только на чердаке стало очень жарко. Скуляев снял рубашку, перебросил ее через спинку своего стула. Наталья осталась в одной легкой прозрачной комбинации, под которой нет ничего, даже лифчика. Ее тело - образец женского совершенства. Так же как Скуляев - образец мужественности. У него мощный торс борца, выпуклые бицепсы, рельефная мускулатура спины, плеч, груди. И только Шахов остался в рубашке, брюках, подтяжках и чуть приспущенном галстуке. Все трое уже порядочно пьяны, но это заметно не столько по внешнему поведению, сколько по речам: каждый говорит о своем и ведет себя так, словно он один на этом чердаке, в этом мире. Наталья беспорядочно блуждает по сцене с бокалом в одной руке и сигаретой в другой. Скуляев не обращает ни малейшего внимания на ее внешний вид. Они с Шаховым сидят друг против друга как шахматисты. Разница лишь в том, что вместо доски и фигур между ними возвышаются бокалы и бутылка. 
Скуляев (чуть заплетающимся языком, старательно выговаривая слова). Я тебя боготворил!.. Кроме шуток. Кто был я?.. Провинциальный мальчик. Теленок. Бычок-дурачок. Рисовал красивые картинки - ну и что? Таких, как я, - тьма! Студия при акатуйском доме пионеров, художественная школа - таких художников по всей провинции пачками шлепают. Одна польза: в армии не по плацу сапогами стучать, а при штабе, господином оформителем. А ты?.. Студия при Эрмитаже! Школа при Академии! И все так легко, изящно, небрежно: походка, разговоры... С себе подобными, естественно. "Сева, слабо мотивированный распад плоскостей на твоем картоне со всей очевидностью указывает на крайнюю, и боюсь, что уже необратимую, стадию распада личности!" Каков оборотец?!. Да я и слов таких в то время не знал... Попробовал как попугай повторять за вами: экзистенция, аберрация, псевдоморфизм... Говорил, а вы смотрели на меня, как Робинзон на Пятницу или как на шимпанзе, которая пьет виски и курит сигару...