Считай звёзды (СИ)

Кажется, они неплохо проводят время вместе.
Это ведь здорово.
***
Порой наступают те самые дни, когда настроение резко падает, и самое жуткое, что найти причины данной меланхолии не выходит. Тебе просто грустно, нет, даже не так, ты чувствуешь именно «ничего». Никакой тяги к любимым делам, никакого рвения к вещам, которые проворачиваешь ежедневно с удовольствием. Апатичное состояние, делающее из тебя недееспособного человека. Комок обрастает сердце, постепенно занимая всю грудную клетку, сдавливает, будто просясь разорвать кожу для освобождения. В голове звон струн, скрипящий, высокий, всё громче и громче. До такой степени, что у тебя закладывает уши. И вдруг утром следующего дня ничего. Сидишь, пялишься в стену, пальцами перебирая свои волосы, щупаешь их мягкость. Не думаешь. Говорю же, никакого желания нагружать голову, да и организм сам не дает тебе этого, будто понимает лучше тебя, что в данный момент лучше морально молчать.
Я не проснулась с этой пустотой. Она пришла ко мне постепенно. Во время приготовления обеда уже ощущала, как слабо руки сжимают овощи, как медленно и без нужного давления двигаю ножом. Обычно в голове наигрывает любимая песня, вперемешку с идеями для провождения вечера, но в итоге стоишь за столом, нарезая салат, и не существуешь. Всё сильнее. Сильнее холодное отношение отражается во всем, что делаешь, даже забываешь добавить сахар в чай Лиллиан, хотя хорошо знаешь, сколько ложек она обычно кладет. Полное равнодушие. Нежелание. Частые «передышки» между делами: на диван прилечь, на траву помять стопы, присесть на ступеньки лестницы, пока спускаешься с этажа. Тело одновременно расслаблено и напряжено, мышцы немного дрожат, когда поднимаешь учебники, тарелки, ноги дрожат после минования лестницы, хотя обычно спокойно взбегаешь на неё без одышки.
И вечером настроение посылает тебя к черту, вообще заставив рухнуть без сил на кровать, как и поступаю, уткнувшись лицом в подушку. Организм позволяет дышать, но на большее не способен. Словно все тело проникает сквозь мягкую поверхность кровати. За окном закат. Небо над лесом и горами переливается красными, розовыми и оранжевыми оттенками. Слышу, как где-то среди хвои ухает сова. В комнате столько мертвых растений, и они совсем не пахнут, но есть одно, которое удалось спасти от парня в коридоре. И аромат у него необычный, но довольно приятный. Хватает, чтобы окутать всё пространство помещения.
Чувство такое, будто прямо сейчас отдамся сну без памяти и пролежу весь следующий день. Хотелось бы.
Я так не выпила витамины. Тянусь рукой к тумбе, на которой горит лампа, открываю ящик, ища упаковку витаминов. Но замечаю, что вода в бутылке, что стоит у светильника, закончилась, так что рука падает с края кровати, сжав белую баночку. Выдыхаю. Без раздражения. Приходится подняться и покинуть кабинет мамы. В коридорах тихо, а на первом этаже играет спокойная музыка.
Медленно шаркаю ногами по паркету, готовясь свернуть на кухню, но со стороны гостиной слышится голос отца, и приходится притормозить, развернуться.
Гостиная мне не особо нравится. Она темная, с этими рогами оленя на стене. Один из моих прадедушек был охотником. Камин горит, Лиллиан сидит на мягком ковре, грея ладони, а отец читает газету на диване. Свет приглушен. Атмосферно.
Прячу в шорты баночку, оставив в карманах ладони. Опираюсь плечом на дверную арку, глубоко и ровно дыша. Мужчина поглядывает на часы, без задней мысли замечая:
— Ты сегодня не готовишь ужин? — Лиллиан оглядывается, поправляя на своих плечах вязанную кофту:
— Я могу помочь с готовкой, — улыбается, но не могу ответить ей тем же, лишь выдыхаю, ненадолго прикрыв веки:
— Я устала сегодня, — объясняю. Отец переворачивает страницу, смотрит на меня краем глаз. В стеклах очков отражается огонь камина. Думаю, мужчина видит мое состояние, хорошо знаком с этим «мгновением» моей безэмоциональности, поэтому хмурит брови, скрыв за ровным тоном свое недовольство:
— Может, тебе стоит отдохнуть?
— Так я собиралась, — начинаю шептать, потирая ладонью горячий лоб, но отец перебивает, дав понять, что именно имеет в виду:
— Подумать и отдохнуть. Райли, иди и подумай, — встряхивает страницы газеты. Лиллиан опускает взгляд в пол, вовсе поворачивается спиной к мужчине, задумчиво уставившись на трещащие бревна.
Быстро скольжу кончиком языка по сухим губам. Делаю шаг назад, поворачиваясь спиной к тем, кто находится в гостиной, и направляюсь к двери, что ведет в подвальное помещение. Свет в доме не горит, поэтому ориентируюсь в темноте, пальцами находя дверную ручку. Открываю. Передо мной ступеньки вниз. Щурю веки, еле рассматривая лестницу из бетона под ногами. Закрываю дверь за собой, оставаясь в темном узком коридорчике, ведущим резко вниз. Спускаюсь, ладонями опираясь на стены, и быстро настигаю арку без двери. Щупаю стену, находя переключатель света, и после щелчка слабая лампочка в потолке дает возможность видеть небольшое помещение с голыми стенами. Здесь хранятся старые вещи. Бабушек, дедушек, просто древнее барахло. В детстве мне нравилось рыться здесь, всегда находилось что-то интересное. Сейчас меня это мало интересует. Есть еще одна дверь. Я еле переступаю коробки, давясь пылью, и оказываюсь возле неё, совсем не долго думаю, прежде чем открыть. Смотрю на очень маленькое, очень узкое помещение с темными стенами из древесины. Тут ничего нет, кроме упаковки старых мелков на полу и деревянного стула у стены напротив. Переступаю порожек, находя пальцами переключатель, и свет мерцающей лампочки вызывает боль в глазах. Недолго потираю веки, выдохнув, после спокойно прикрываю за собой дверь, оставшись наедине со стулом. С каждым годом подобные помещения кажутся меньше, может, у меня развивается клаустрофобия? Поднимаю голову, щурясь, чтобы наблюдать за лампочкой. Висит довольно низко, отчего даже с моим ростом можно достать пальцами, чем и занимаюсь, качнув её. Сильнее мерцает, колеблясь на проводе. Завораживает.
Изучаю стены с рисунками. В детстве я развлекала себя рисованием мелками. Что ж, с годами мои навыки не улучшились. Домики, овечки, травка, солнышко. Люди, если это можно назвать людьми. Коровки, кошечки, собачки, цветочки. Просто каракули. Полным полно всего, даже глаза разбегаются. Наклоняюсь, чтобы взять желтый мелок. Пальцы пачкаются, пока мну его в ладони, крутясь на носках, чтобы найти свободное место на стене. И нахожу. Поднимаю руку, рисуя звёздочку, полностью закрашиваю желтым, и, закончив, отступаю назад, задев ногой ножку старого стула. Внимательно смотрю на него, минуту уж точно, хотя совсем теряю счет времени. Сажусь на край, лицом к двери, и продолжаю вертеть мелок, слегка приоткрыв рот, когда взгляд различает тонкие линии на поверхности двери. Белым мелом, слабым нажатием выведен кружок, глазки и улыбка. Похоже на смайлик из социальных сетей.
Медленно прикрываю веки в процессе моргания, наклонив голову к плечу, и смотрю на рисунок с легкой хмуростью, пока сознание уже второй раз за день дает мне счастье припомнить кое-что важное.
«Почему вы ругаетесь?» — девочка принимает из рук матери красный мелок, чтобы нарисовать человечку треугольной формы юбочку. Она сонно зевает, потирая разноцветными пальчиками щечку, оставляя следы. Девушка сидит на стуле, устало горбится, сложив ногу на ногу, одним локтем упирается на колено, пальцами сжимая кожу лба. Второй рукой держит белый мелок. Несмотря на тяжелый день, слабо улыбается, наблюдая за попытками дочери достать мелком чуть выше. Нижняя часть стены уже исписана.
«У людей бывают периоды плохого настроения».
«Но ты не ругаешься», — девочка привстает на носки, рисуя сначала облака, потом пририсовывает им голову и ножки. Овечка в небе.
«Да, я привыкла сидеть одна до тех пор, пока не станет лучше, — девушка поправляет пальцами свои густые волосы. — Когда будешь чувствовать, что тебе нехорошо, уходи от людей, чтобы перетерпеть это, иначе под твою горячую руку попадутся невиновные».
Ребенок слишком сосредоточен на вырисовывании кругов для цветов, поэтому немного медлит, сохраняя молчание около минуты: