Из несобранного

И обошел я всю землю от морей до морей, и обошел я кругом тяжелые бездонные моря, и вновь возвратился к подножию гор, и увидал, как много красоты в их холодном безмолвии, и пал ниц, и заплакал. Потому что мне было жалко безумцев, бессильных понять, что в смерти больше жизни, чем в жизни… 
Эту сказку рассказала мне ночь, когда было тихо на небе, когда спали и звезды и тучи. Эту сказку, о брат мой, я передаю тебе, потому что в ней все - истинно, от слова до слова. 
1893 
 
ШЕЛЛИ И БАЙРОН 
25 апреля 1816 года Байрон в последний раз в своей жизни взглянул на утесы Англии, отплывая из Дувра в Остенде. Через некоторое время, в сопровождении трех слуг и своего домашнего врача Полидори, в карете, загроможденной предметами роскоши, он отправился через Фландрию и по берегам Рейна, по направлению к Швейцарии. 
По направлению к Швейцарии в первых числах мая того же года быстрым трактом ехал по дороге через Париж Перси Биши Шелли с своей второй женой, очаровательной Мэри Годвин, и со своим ребенком, маленьким голубоглазым Вильямом. С ними ехала также родственница Мэри Годвин, Джен Клермонт, или иначе Клэр Клермонт (как она сама любила себя называть), красивая молодая девушка, связанная с Байроном узами тайной любви. 
17 мая Шелли приехал в Женеву и остановился в Сешероне, в Hotel de l'Angleterre, куда через неделю приехал и Байрон. 
Здесь-то впервые встретились два гениальные изгнанника, чьи произведения составляют гордость европейской поэзии девятнадцатого века. 
Эта встреча, казалось, была прямой неизбежностью: так много было общего в судьбе Шелли и Байрона. На самом деле, и тот и другой были апостолами идей великой французской революции, в равной мере горели они страстной ненавистью к вековым социальным несправедливостям; выступив на борьбу с традиционными предрассудками, одинаково подверглись яростным нападкам фарисеев; наконец, даже в личной семейной жизни они оба пережили тяжесть разрыва и были забросаны грязью, как отверженные. 
Оставив за собой туманы враждебной им Англии, они встретились на чужбине, озаренные ласкою женской любви, среди грандиозной природы, на берегу голубого Женевского озера, в виду сверкающего вечными снегами Монблана. 
Между Шелли и Байроном возникла поэтическая дружба, сказавшаяся в общности настроений и художественных восторгов. Будучи по натуре страстными моряками, они сообща приобрели лодку и в ясные майские и июльские вечера совершали долгие поездки по Женевскому озеру в обществе Мэри Годвин, мисс Клермонт и Полидори, этого англичанина-итальянца с красивым печальным лицом. Закат погасал, воздух становился прохладнее, на побледневшем небе загорался серебряный месяц,- когда же они приближались к берегу, на траве серебрилась роса. Байрон нередко склонял свое лицо за край лодки и пристально смотрел в воду, точно созерцая там скользящие очертания своих грез, которые вот-вот сейчас будут закреплены в звучных стихах. Шелли вполне отдавался мистически-восторженному поклонению перед окружающими красотами и весь превращался в зрение и слух. Некоторые строки "Чайльд-Гарольда" воссоздают перед нами эти минуты. 
И свежесть трав от берега дышала, 
И золотилась призрачная мгла,
И с легкого подъятого весла 
Жемчужных брызг струя, блестя, бежала; 
То рос, то падал ветерка порыв; 
Кузнечики кричали вперерыв, 
И песнею своей неугомонной 
Они будили воздух благовонный. 
"Childe Harold's Pilgrimage", с. III, LXXXVI 
С наступлением лета Шелли поселился в Сampagne Mont Alegre, за две мили от Женевы, на противоположной стороне озера, в вилле, окруженной тенистым садом. В нескольких минутах ходьбы от этого живописного уголка находится Villa Diodati, где когда-то Мильтон, возвращаясь из Италии, навестил своего друга, теолога Диодати, и где теперь поселился лорд Байрон. Отсюда Монблан не был виден, но зато на севере высилась мощная Юра, и когда вечерний сумрак расстилался по долине, Альпы вверху все еще хранили на себе розоватый отблеск заката. 
С летними днями пришли летние бури, набрасывая на горную природу свой мрачный фантастический покров и еще полнее обрисовывая ее величественную красоту. Кто не видел грозы в горах, тот не поймет, как много в ней безумного очарования. Среди вековых каменных глыб громовые раскаты раздаются с удесятеренной силой, тучи кажутся чернее, молнии кажутся ярче, и житель равнин невольно чувствует себя в непривычной сказочной обстановке. Это - тот мир, в котором зарождаются бессмертные поэтические замыслы, "Вальпургиева ночь", "Дворец Аримана" в "Манфреде", сладкозвучные хоры "Освобожденного Прометея". И чем темнее буря, тем ясней потом безоблачное небо, когда природа отдыхает после гигантской вспышки своих стихийных сил. Переход от грозы и сумрака к легкому ветерку и свету имеет в себе что-то несказанное. Резкий контраст сильнее разъединяет два различные состояния природы и, поселяя между ними глубокое противоречие, тем прочнее связывает их воедино золотыми нитями поэзии. 
В конце июня, в одно из последних чисел, Шелли и Байрон при свете безоблачного дня отплыли в своей лодке, с целью объехать все Женевское озеро. Огибая южный берег, они достигли вечером маленькой деревушки Нернье и, причалив, отдались беспечному созерцанию: они смотрели, как разбиваются о скалистые островки пурпурные пенистые волны, как шумной толпой резвятся на берегу деревенские дети, как медленно надвигаются неясные вечерние тени. Когда на другой день лодка пошла к востоку, на путников глянули снежные выси Савойских гор, с их сосновыми лесами, с их зелеными прогалинами и тенистыми рощами из орешника и дуба. Погода сделалась переменчивой, и вместе с порывами капризного ветра издали стали доноситься вздрагивания грома. 25 июня Шелли и Байрон приблизились к Мельери; они достигли тех мест, где по воле Руссо до сих пор еще бродят тени Юлии и Сен-Пре. Во время поднявшейся бури странствующие поэты чуть не утонули, и Шелли, в котором восхищение перед необычайной опасностью было гораздо сильнее страха потерять жизнь, на другой день с ребяческим удовольствием отыскал в "Nouvelle Heloisa" ("Новая Элоиза" (фр.)) страницы, описывающие, как Сен-Пре вместе с Юлией подвергался такой же опасности и почти в том же месте. Байрон потом говорил Медвину: "Смерть там была бы действительно классической, но не очень заманчивой". Посетив Шильонский замок, Кларан и Веве, путники остановились в Уши, в небольшой гостинице, где Байрон тотчас же быстро и уверенно написал своего "Шильонского узника". Шелли ничего не писал во время поездки по Женевскому озеру. Новизна впечатлений слишком захватила его, не допуская возможности отдаться сразу и пантеистическому восторгу и художественной рефлексии. 
Но не одна природа владела поэтическим настроением Шелли и Байрона. Они много говорили друг с другом о философии, о поэзии - и эти разговоры оставили неизгладимый след в творчестве Байрона. 
Говорят, что в дружбе всегда один подчиняется, другой властвует. Если это верно, дружба двух гениальных английских поэтов имеет совершенно особенный характер. Внешним образом Шелли глубоко подчинился Байрону; он был очарован его энергией, его резким индивидуализмом. Мэри Годвин женски ревниво подметила такое подчинение в самом характере их диалогов: Байрон говорил сильным, звучным голосом, Шелли всегда отвечал ему после долгих пауз, и струны его голоса были как будто надорваны. Но в поэзии Шелли мы напрасно стали бы искать следов влияния Байрона - мы не найдем их нигде. Как до знакомства с Байроном, так и после Шелли остается всегда самим собой, несравненным и своеобразным до бесконечности. Напротив, Байрон, в личных сношениях так легко покорявший себе всех людей, в поэтическом творчестве воспринял от Шелли очень многое.