Мoя нечестивая жизнь

В мои обязанности входило встречать пациентов и сообщать им о правилах поведения: сидеть тихо на скамье в холле и ждать. Если миссис Эванс была нездорова и лежала в своей спальне с компрессом на голове, мне надлежало говорить дамам, чтобы они шли на Лиспенард-стрит к миссис Уоткинс или к миссис Костелло. Но если являлся мужчина, у которого рожала жена, я должна была вытащить хозяйку, несмотря ни на что.
– Я ни разу не была в их кабинете, – говорила миссис Броудер. – Ну знаешь, комната с матовой стеклянной дверью. Они ее клиникой называют. Только доктор и миссис Эванс вправе войти туда. Ты – нет.
Так что я держалась подальше от «клиники» и вместе с тем умирала от любопытства. Оттуда порой неслись жуткие звуки: пациенток рвало, они орали, грязно бранились. А миссис Эванс им в ответ: «Ш-ш-ш, милая. Ш-ш-ш». Кричали новорожденные. И миссис Эванс почему-то говорила за дверью: «И прочая неизбежная боль». Эта Неизбежная Боль никак не укладывалась у меня в голове. До сих пор не уложилась.
Однажды майским утром накануне моего четырнадцатого дня рождения миссис Броудер поставила завтрак на поднос и велела:
– Отнесешь это Аделаиде в дальнюю палату. Жертва преступной любви. Ее отец не желает даже имени дочери слышать.
– Почему?
– Потому что. Ты ведь не дурочка? – И миссис Броудер многозначительно глянула на меня.
Я поднялась с подносом на третий этаж и с силой толкнула дверь – якобы чтобы не расплескать чай. На кровати лежала девушка лет восемнадцати и что-то писала. Живот у нее был преогромный. Я поставила поднос на столик у кровати.
– На что это ты уставилась? – осведомилась девушка.
– Ни на что.
– Вот именно, – сказала она, – ни на что. Да и не на что.
Она вытерла слезы, а мне хотелось спросить: как это «не на что»?
Тот день я провела при Аделаиде в качестве девочки на побегушках. Подай то, принеси это. Пеньюар у нее был весь из кружева, а платье из муарового шелка цвета сельдерея, на крючке висела нижняя юбка, и, когда Аделаида не видела, я всякий раз щупала мягчайшую нежную ткань.
– Шевелись с растопкой! – распоряжалась она.
Когда она отворачивалась, я показывала ей язык. Нехорошо, конечно, ей скоро рожать, а при родах она может умереть, как моя мама, но я ничего не могла с собой поделать. С чего это она так нос дерет? Не люблю таких.
Время Аделаиды пришло через несколько недель, поздним утром.
– Жди на лестнице внизу, – велела миссис Броудер. Все утро я таскала ведрами воду, ладони горели, а юбка была мокрая. От комнаты меня отделяли два лестничных пролета. Я не слышала Аделаидиных криков и радовалась этому, я не хотела, чтобы она умерла.
Ближе к вечеру миссис Броудер распорядилась отнести Аделаиде бульон и хлеб. Когда я вошла в палату с подносом, Аделаида лежала, прижав к себе крохотного младенца.
Глаза у девушки были закрыты, лицо белое-пребелое. Ребеночек пискнул. Никто из них пока не умер.
– Хочешь подержать? – спросила Аделаида. – Его зовут Винсент.
Она с улыбкой протянула новорожденного мне. Я взяла малыша на руки. Его синие глазки посмотрели на меня, и, хотя они напомнили мне сестричку Кэтлин, я улыбнулась:
– Какой милый!
– Не то что его папочка.
– А кто его папочка?
– Карась один, – отрезала Аделаида.
Я засмеялась.
– Это не смешно. Он воспользовался! Я не виновата! Но наказана буду я. Несу свой позор.
Держа на руках маленький «позор», я подумала, что недостойно так обзывать малыша Винсента, эту невинную крохотулю – ну точно капелька росы на капустном листе. Так говаривала мама.
– Прими мой совет, – сказала Аделаида, – никогда не позволяй мужчине оставаться в комнате наедине с тобой. Если он говорит, что любит тебя, назови его лжецом. Все они болтуны и негодяи.
– Грустно слышать.
– А мне еще грустнее. Никогда не доверяй мужчине, который говорит «поверь мне». Слышишь?
Я слышала. В длинной веренице уроков это был первый, и я сделала слова Аделаиды своим девизом. Потому что была согласна с ней. Брейс сказал «поверь мне». Дикс сказал «поверь мне». И что из этого вышло? Меня выбросили, словно старый носок.
Оставив Аделаиду и ее сыночка, я собрала грязное белье и стала спускаться по лестнице. Навстречу, чуть задыхаясь, быстро поднималась хозяйка. Мы едва не столкнулись.
– Прошу прощения, мэм.
– Я тебя не заметила.
Ты меня никогда не замечаешь, хотелось мне сказать. Но в этот раз она внимательно смотрела на меня. Не знаю, что она увидела, а я успела разглядеть синеву и набрякшие мешки у нее под глазами, этакие пузыри. Зрачки чернели точками на илисто-зеленом фоне радужек.
– Ты здесь уже изрядно, несколько месяцев. Как тебе живется у нас, Энни? Миссис Броудер говорит, работать ты умеешь.
– Она моя наставница, – сказала я.
Миссис Эванс нервным движением убрала прядь за ухо и двинулась дальше по лестнице, но я быстро спросила:
– Аделаида скоро умрет? Она ведь умрет?
Миссис Эванс испуганно оглянулась:
– Нет. Разве что у Господа иные планы на этот счет.
– Мама умерла.
– Мы не могли спасти твою маму. Мы пытались. Геморрагия.
– Что это такое?
– Кровотечение. Благодаря глупости повитухи.
– Какой повитухи?
– Не знаю какой. Меня же там не было.
– Я была, – сказала я испуганно. – Это была я.
Миссис Эванс потрясенно смотрела на меня:
– Ты? Этого не может быть. Я думала, что кто-то из родственников принял ребенка. Или соседка… не помню. Ты все сделала прекрасно, по словам мамы. Она гордилась тобой. Сказала, ты вела себя очень стойко.
Я вспыхнула. Похвала мамы была как ее прикосновение.
– Значит, это Берни? Моя тетя Бернис?
Миссис Эванс прикусила губу и заморгала. Глаза у нее были влажные. Наверное, пот скопился. Она часто потела, даже на холоде.
– Твоя Берни всего-навсего пыталась помочь. Сделала то, что сделала.
– И что же она сделала?
– Слишком сильно потянула за пуповину, пожалуй.
– Но почему?
– Милая, у тебя чересчур много вопросов.
– Но мне нужно знать.
– Ладно, я отвечу. Но не сейчас. – Она вдруг взяла мои руки в свои, обтянутые липкими резиновыми перчатками, и пробормотала: – Маленькие. Это хорошо.
– Для чего хорошо?
– Для моей профессии. Ладно, посмотрим, как с тобой дело пойдет.
 
Глава третья
 
«Желчные пилюли» и «стимулятор печени»
 
Дело пошло через семь дней. Меня вызвала миссис Эванс:
– Энни, ты знаешь алфавит?
– Да, мэм.
Она провела меня вверх по лестнице и, к моему удивлению, открыла дверь в запретный кабинет. Мне казалось, что за матовым стеклом прячется уйма тайн: булькающие на медленном огне эликсиры, заспиртованные части тела. Но там не оказалось ничего интересного, только высокий длинный стол, ширма и два стеклянных шкафа. В первом шкафу были разложены инструменты, от одного взгляда на которые мне сделалось больно.
– Эти лекарства, – миссис Эванс подрагивающей рукой указала на второй шкаф, полный бутылочек, пузырьков и флаконов, – надо расставить по алфавиту.
Я принялась разглядывать содержимое шкафа. Паучьи надписи от руки на этикетках гласили: «Желчные пилюли», «Стимулятор печени», «Сироп для языка», «Успокаивающая мазь при зуде». Были там «Целебная сыворотка», «Глистогонное», «Желудочные горькие». Миссис Эванс достала бутылочку с надписью «Каломель».
– Куда ты ее поставишь? – спросила она, вручая мне пузырек.
Я поставила его слева от «Камфоры». Миссис Эванс осталась довольна, и я добрым словом помянула миссис Темпл, заставлявшую меня читать.
– Если не придерживаться алфавитной классификации, у доктора могут возникнуть затруднения. – Миссис Эванс окинула взглядом помещение. – Тебе надо изучить систему.
– Я буду стараться не делать ошибков, – сказала я.
– Не делать ошибок, – поправила миссис Эванс. – И ты их не сделаешь.