День инкарнации

Катание на лыжах — не особенно опасный вид спорта, если у тебя шесть ног, а туловище подвешено над самой землей. Лыжи здесь короткие, едва длиннее коньков, поэтому они не зацепляются одна за другую; упасть очень трудно — самое худшее, тебя может закружить, и остановить это вращение удастся не сразу. К тому же мы тренировались на имитационных моделях, и ничего плохого с нами не случалось.
Интереснее всего было прыгать с трамплинов, высеченных в леднике через равные промежутки. Благодаря пониженной гравитации на Титане можно, подпрыгнув, взлететь очень высоко и долго оставаться в воздухе. Из-за того, что атмосфера на Титане плотная, ты, расставив конечности в стороны, зацепляешься за этот густой воздух и почти паришь, особенно если ветер дует в нужную сторону и тебя поднимает восходящий поток. Это было так непривычно и волнительно — зависнуть в воздухе, слышать свист ветра вокруг суставных сочленений твоего скафандра, лететь навстречу блестящему оранжевому снегу, а в ушах эхом раздавались твои собственные радостные вопли.
«Я большой сторонник публичных развлечений, поскольку они ограждают людей от порока».
Ну, пожалуй, и так. Посмотрим.
Самым лучшим в катании на лыжах было то, что я не настолько увлеклась, чтобы забыть о необходимости наблюдать. Я думала о том, как можно передать матовый оранжевый цвет ледника, бешеные каракули, оставленные в снегу тремя парами лыж, бесконтрольно выписывающими круги под нависшим над поверхностью телом, небольшие хрустящие волны на поверхности, вылепленные непрерывно дующим ветром.
Ни ледник, ни озеро не остается постоянно в твердом состоянии. Иногда на Титане формируется теплый фронт, от которого тает верхний слой ледника, и жидкий метан стекает с горы и образует озеро. Когда это случается, горнолыжный курорт разваливается и расползается на своих колеях. Но рано или поздно все снова замерзает, и курорт восстанавливается.
По широкому, остекленевшему оранжевому спуску мы скатились прямо на озеро, откуда были видны далекие огоньки курорта. На лыжах мы въехали в большой шарообразный ангар, сделанный из какой-то прочной ткани и надутый; там персонал снял с нас гермокостюмы и выдал маленькие войлочные бахилы. Я отлично провела время, но прошло несколько часов, и я чувствовала усталость. Сейчас банкет в честь Дня инкарнации был как раз кстати.
Болтая и смеясь, мы группками расположились вокруг столов с угощением и стали пробовать множество таких продуктов, с которыми мне еще не приходилось иметь дела в симуляциях. (В симуляциях нам приходится есть, чтобы привыкнуть к мысли об этом, и не уморить себя нечаянно голодом после инкарнации, а заодно — чтобы мы научились правилам поведения за столом, но вкус продуктов бывает обычно несколько однообразным.)
— Классная штука! — сказала Дженис, жуя какое-то выращенное в специальных резервуарах хрустящее блюдо; я уже успела его попробовать и нашла ужасным. Она протянула тарелку остальным. — Попробуйте! Вам понравится!
Я отказалась.
— Что ж, — сказала Дженис, — если тебя пугает новое… Вот так обращается с тобой Дженис — настаивает, чтобы все окружающие приобщились к ее жизненному опыту, и злится, если ты не находишь ее жизнь такой великолепной, как считает она сама.
Почти в этот момент Энди и Пармайндер начали давиться тем блюдом, которое Дженис уговорила их отпробовать, и она снова засмеялась.
Остальные члены отряда подтянулись примерно через час, и начался настоящий пир. Я посмотрела на собравшихся за длинным столом: сорок с лишним членов Отряда Славной Судьбы, все многоногие, покрытые шерстью, с маленькими головами, толпились вокруг стола и впихивали в себя первые в своей жизни настоящие пищевые продукты. В старые времена такое сочли бы сценой из фильма ужасов. А теперь это лишь один из срезов жизни постчеловечества: потомки землян, устроившие праздник на обледеневшей скале вдали от дома.
Но, поскольку все, кроме Фахда, были в выданных им на время телах, я не могла отличить их друг от друга. Чтобы понять, с кем я разговариваю, мне приходилось отправлять запрос на их встроенные модули связи.
Фахд сидел на почетном месте во главе стола. Шерсть на его лохматом теле была пепельного цвета, а линия волос на лбу выступала вперед треугольником, отчего его голова приобретала некоторую геометричность.
Фахд мне нравился. Именно с ним я занималась сексом в тот раз, когда Дженис уговорила меня украсть у Дейна, для которого я пишу программы, симуляцию, изображающую секс. (Мне следует отметить, доктор Сэм, что наши тела в симуляциях снабжены всеми полагающимися органами, но взрослые устроили все так, чтобы мы никак не смогли воспользоваться этим в сексуальных целях.)
Мне кажется, что в симуляции что-то было устроено неудачно. Мы с Фахдом не ощутили ни восторга, ни экстаза от того, что мы делали; все было только… как-то странно. Через некоторое время мы прекратили наше занятие и нашли себе другие дела.
Дженис, конечно же, настойчиво уверяла, что замечательно провела время. Она была для нас лидером, и все, что она делала, не могло не быть совершенно великолепным. Например, та кошмарная закуска, выращенная в резервуаре, которую она попробовала, была не просто самой замечательной едой, которую ей доводилось отведать, но и вообще лучшей едой, и все мы должны были приобщиться к этому блюду вместе с ней.
Надеюсь, что Дженис действительно получила удовольствие от той программы, моделирующей секс, поскольку именно у нее в буфере эта программа была обнаружена, причем уже после того, как я посоветовала ей удалить это приложение. Иногда мне кажется, что она просто сама хочет, чтобы ее застукали.
За ужином те, кому разрешили родители, в честь Фахда смогли выпить две точно отмеренных дозы алкоголя; это был напиток под названием «Лед катка», местного производства. Мне показалось, что от него у меня в пищеводе вздулись волдыри.
После «Льда катка» все зашумели и повеселели. И еще больше шума и забавы прибавилось тогда, когда сотрудники курорта обнаружили, что несколько членов отряда смылись в одну из дальних комнат, чтобы, получив наконец настоящие тела, попробовать, что такое секс. И как раз в тот момент, когда я смеялась над этой ситуацией, я глянула на Дженис и увидела, что она сидит молча и совершенно неподвижно. Обычно она ведет себя более шумно и нарочито, чем все остальные, поэтому я поняла, что у нее большие неприятности. Я воспользовалась своим встроенным коммуникатором и спросила ее об этом личным сообщением. Она ответила одним словом:
«Мама…»
Я отправила ей значок, изображавший сочувствие, и задумалась о том, как матери Дженис удалось так быстро узнать о нашем маленьком приключении. Времени едва-едва хватило бы на то, чтобы отправить сигнал со скоростью света на Цереру и обратно.
Должно быть, сотрудницу наземного управления произошедшее вывело из себя. А может, она, как и мать Дженис, была из числа Неизменных Солдат движения Пяти Принципов и вовсю шпионила за всеми вокруг — во имя всеобщего блага, конечно же.
Но, каким бы ни было сообщение, полученное Дженис, она быстро пришла в себя. Почти сразу же она тихонько подошла ко мне и сказала:
— Слушай, одолжи мне свой гермокостюм, а? — Блеск в ее огромных, как блюдца, глазах заставил меня насторожиться.
— И зачем я стану это делать? — спросила я.
— Мама говорит, что я под домашним арестом. Меня не отпускают покататься со всеми остальными. Но ведь эти тела никто не может отличить одно от другого; я подумала, что, если мы с тобой поменяемся местами, я смогу ее приструнить.
— А я останусь торчать здесь одна?
— Здесь есть официанты, и некоторые из них вполне симпатичные, если тебя не смущает их волосатость. — Тут она заговорила серьезным тоном: — Настала пора проявить солидарность, Элисон. Мы не можем позволить маме и на этот раз выиграть.
— Тебе, пожалуй, стоит обратиться к кому-то другому, — подумав мгновение, ответила я.
Ее огромные глаза вспыхнули от гнева.
— Я знала, что ты это скажешь! Ты всегда боялась противостоять взрослым!