Письма Георгия Адамовича Ирине Одоевцевой (1958-1965)

 
21
<конец ноября – начало декабря 1961>
Bal. 52-92
Дорогая Madame
Мне сейчас звонил Вырубов: «Одоевцева больна, не будет, а я приготовил фиалки и чай!» Даже голос был взволнованный. Он немножко сумасшедший: в последний раз говорил «ну, что я могу сделать? ну, как мне эта история неприятна!» – а теперь опять, как при первом моем разговоре с ним, – tout feu et flamme  [163] . Пойди, разбери! Во всяком случае позвоните ему, когда поправитесь, раз он для Вас готовит фиалки.
Но что с Вами? Просто «не в себе», или правда больны?
Вот я болен. Сижу в черных очках, и от глаза болит голова конечно, я выхожу, но без удовольствия. А докторша назначила мне рандеву на 12 декабря, раньше занята!
Засим, до свиданьица.
Следующая наша встреча, com me convenu  [164], с обедом.
Позвоните, дабы условиться. Когда Терапиано напишет об Оцупе? О Смоленском написал, а Оцуп имеет приоритет (по-моему всяческий, хотя Вы, кажется, не согласны)  [165] .
Ваш Г.А.
 
22
Nice
4, avenue Emilia
chez M. Heyligers
10 февр<аля> 1962
Дорогой друг Madame
Я прочел «На берегах Невы»  [166] с удовольствием, вниманием и вся­кими другими чувствами того же рода. «Продолжайте, mademoi­selle!» [167] Правда очень хорошо, Гумилев особенно. И о Ваших чувствах при лицезрении Ахматовой тоже. Я думаю, что Ваша книга – ежели книга будет! – останется надолго, как памятник и свидетельство среды, эпохи, правда, чуть-чуть сумасшедшей. Но это от Вас не зависит, в те годы все чуть-чуть сошли с ума, и мы с Вами в том числе.
Одно только замечание, мелкое, и разрешите старому стилисту к этому придраться. Не пишите «сумею», «смогу». В особенности – «сумею». У Вас, конечно, это употреблено логически-приемлемо: не сумею сказать (можно и не уметь сказать). Но теперь говорят: «я не сумею Вам завтра позвонить», и это ужасная Одесса. «Смогу» тоже скверно. Всегда можно повернуть фразу так, чтобы обойтись без этих прелестей.
Как живется Вам, как можется?  [168] Мои дела сильно хуже, mais on garde bon espoir  [169] . «Ницца – рай», как сказал Гоголь  [170], и это верно. Но одной погодой человек жить не может.
До свидания, cherie. Желаю успеха на вечере Жоржа  [171]. И вообще, т е. не только на вечере.
Ваш Г.А.
 
23
<18 июня 1962 года> [172] Понедельник
Madame cherie
Невозможно в четверг: во-первых, будет забастовка, а во-вторых – доклад Зубова [173] у масонов, а я обещал ему быть и совсем забыл.
Предлагаю в субботу, т. е. 23-го, и не Covention  [174], ибо я не уверен, что тот ресторан существует, a metro Cadet, где рядом «Сима». Кстати, Вам это и удобнее. Буду Вас ждать у кассы (надеюсь, она там одна!) в 7 Ѕ ч<асов> вечера.
Молчание – согласие.
Ваш Г.А.
 
24
Nice
4, av. Emilia
chez Mme Heyligers
21/VII-1962
Дорогая Madame, прибыл в Ниццу после долгих и суетных блужданий по заграницам. В Мюнхене у Бахраха  [175] тщетно ждал обещанного «скрипта» о Тэффи  [176]. Почему Вы его не прислали, – или, если прислали, то уже поздно, после моего отъезда оттуда? Бахрах настроен благожелательно, но одно дело — разговор личный, другое – когда он предоставлен сам себе и, comme on le dit  [177], в ус не дует. Знаете Вы его так же, как и я. Кстати, он очень одобрил тему о Тэффи, п<отому> что это связано с датой ее смерти и, значит, актуально. Но о другом – ничего определенного не знает и не говорит: все зависит от Вас и от присланных Вами статеек.
Зато Лида Червинская  [178] сказала нечто определенное. Она заведует «женской страничкой» и раз в неделю должна составлять нечто, касающееся женских интересов, в частности о Париже. Она должна быть в Париже в октябре и хочет с Вами поговорить о сотрудничестве. Pourqoi pas? [179] В смысле напряжения мозгов это легче, чем о Сартре  [180], а деньги те же. У нее что-то делала Ваша подруга Вега [181], но, кажется, исчезла.
Как Вы живете и вообще как все? Напишите, пожалуйста. Вот померла наша бедная «корова» [182], Вы, верно, читали. Я как раз хочу написать о нем для Мюнхена, т. е. не о его философии, а как о типе французского интеллектуального jeune homme'a  [183].
Как протекают Ваши успехи в вихре Ганьиеского света  [184]? Целую ручки и штучки и желаю de tout coeur [185] всего, что можно. В казино хожу только в приглядку, да и то с опаской, ибо ежели просажу то, что есть, надеяться больше не на что.
Ваш Г.А.
Если хотите Лиде предварительно написать, то ее адрес: Elisabethstrasse 40 Munchen. Я думаю, что это было бы полезно, она – человек понимающий, и гордости с ней разводить не стоит, более что я о Вас с ней говорил. М<ожет> б<ыть> – до личной встречи с ней Вы могли бы что-нибудь для нее писать.
 
25
Nice
12 авг<уста>1962
Chere petite Madame
«Звезды, звезды» с тоской – это Блок, и, представьте, даже «Ночные часы» («И звезды рассказывают, все рассказывают звезды») [186].
Кузмину Блок говорил не совсем то, что я Вам написал. Было это в «Доме Искусства», на вечере Кузмина. Блок сказал ему, что «мне – или нам? – страшно, что эпоха сделает вам больно». Т<о> есть: Вы – не для таких времен. Вы нежная мимоза, а время страшное и жестокое. Voila, a peu pres  [187] . Я на вечере этом не был, но знаю по рассказам - и где-то эта речь Блока напечатана [188]. М<ожет> б<ыть>, Вы были? Это, вероятно, 1919 год, когда я был в Новоржеве  [189].
А вообще о Кузмине я, конечно, помню много, но все расплывчатое – а частью и неудобопечатаемое. Последнее, что я от него слышал, было: «Жорженька, вы дурак» – когда я, подвыпив, стал ему публично говорить, что не верю, будто А.Радлова  [190] ему нравится. И конечно был дураком: ведь он ее превозносил потому, что она его подкармливала. Но я обиделся – и ушел из-за стола, где было много народу. [191]