Дело Клемансо

В то время она была искренна. Для моего дела выгоднее было бы обвинить ее в вечном притворстве, но я не хочу лгать и клеветать. Да, когда она ехала ко мне, она не лицемерила и ни о чем вперед не загадывала. Она так же, как и я, подчинялась роковому закону наследственности. В человеке столько противоречий! Даже в самом порочном найдешь кое-что хорошее.
На другой день после получения письма от Изы пришло на мое имя следующее послание:
 
«Вы украли мою дочь, милостивый государь, мою единственную дочь, из-за которой я жила и боролась столько лет! И вот награда от нее! Дай Бог вам счастья, только сомневаюсь: неблагодарная дочь будет плохой женой. Бумаги для брака все у нее, пусть выходит замуж, лучшего я ей ничего не могу предложить. Будьте покойны, обо мне больше не услышите. Исполню долг до конца. Вспомните когда-нибудь мое пророчество: судьба отомстит вам за меня.
 
Честь имею кланяться.
 
Графиня Доброновская».
 
Об этом письме я, разумеется, ничего не сказал ни моей матери, ни г-ну Рицу; впрочем, и о моих намерениях насчет Изы я еще ничего не говорил. Материальное положение мое было в то время исключительно блестящее для художника моих лет; я зарабатывал чистых тридцать-сорок тысяч франков в год. Конечно, я откладывал, и мы с матерью, привыкшие к скромной жизни, тратили немного. Лишняя ноша не пугала меня. Идеал мой осуществлялся: я возьму в жены бедную, одинокую девушку и отчасти вознагражу зло, сделанное эгоистом-отцом по отношению к моей матери! Равновесие будет восстановлено… Наконец, я любил Изу! Назовите меня мечтателем, глупцом — но это так.
  
XXV
 
Я предупредил мать о приезде Изы. Она только и заботилась о моем счастье и находила бы весьма естественным, что все женщины от меня без памяти. Приданое также не составляло для нее важного вопроса. Может быть, она даже боялась блестящей партии для меня и радовалась, что небогатая невестка войдет в семью, а не отнимет у нее сына. Бедная женщина! Она не знала ни жизни, ни людей; она была проста сердцем и умом! Она радостно приняла мои сообщения и приготовила комнату для «дочки», как она называла Изу.
Дружба моя и благодарность г-ну Рицу оставались те же, но виделись мы, конечно, не так часто. Он интересовался моими работами и, к чести его надо сказать, никогда не завидовал моим успехам. А находилось много неделикатных и злорадных людей, хваливших меня в ущерб учителю.
«Ученик — его лучшее произведение! — колко писали они в рецензиях. — Не будь П. Клемансо, г-н Риц остался бы в полной неизвестности!» и т. д. Такие отзывы возмущали меня несправедливостью; я становился еще предупредительнее к учителю, спрашивал его совета, старался заявить товарищам, как много я обязан указаниям опытного скульптора, но выходило, точно я старался загладить перед ним вину в моем успехе и подчас чувствовал себя очень неловко в его присутствии. Он великодушно прощал мои хорошие намерения, но отлично понимал, что я давно иду своей дорогой, оставил его позади и в советах его не нуждаюсь.
Графиня Нидерфельдт с мужем и детьми жила с отцом; Константин служил офицером в Африке и, когда приезжал в отпуск, всегда навещал меня как старого друга.
Я счел своим долгом объявить о моих намерениях г-ну Рицу. Рассказал ему идеальный роман моей юности и предполагаемую развязку.
— Вы объявляете мне решение или просите совета? — спросил старик.
— Дело решено.
Он сердечно обнял меня.
— В таком случае примите мои поздравления и лучшие пожелания! Помните, что холостой или женатый, — вы свой человек в моей семье.
— Будете вы моим свидетелем в церкви?
— С удовольствием.
Почему не высказал он мне тогда своих опасений?
Впрочем, я бы ему не поверил!
  
XXVI
 
Второго марта, в полдень, Иза вошла в мою мастерскую. Дверей я не запирал в ожидании дорогой гостьи.
Лицо ее было закрыто густой вуалью, три раза обернутой вокруг головы; она остановилась посреди комнаты и несколько мгновений не говорила и не шевелилась, точно воплощение непроницаемой судьбы. Я сидел как прикованный, вперив в нее глаза, сердце мое грозило выпрыгнуть из груди.
Тогда она развернула таинственную вуаль, сбросила шляпу и своей ликующей красотой осветила все вокруг. Возможно ли, чтобы эта богиня явилась ко мне? Чем заслужил я такое невероятное счастье?
Она хорошо знала свою силу и, видя, что я окаменел от восторга, спросила:
— Ты находишь, что я хороша?
Я схватил ее в объятия и покрыл безумными поцелуями ее волосы и руки.
— Во все время дороги я не поднимала вуали! — бормотала она восторженно. — Никто не должен был видеть меня раньше тебя! Мне казалось, что это была бы измена. Ты также красив, очень красив! Как мы будем любить друг друга! Какое счастье! А мать твоя, где же она? Надо расцеловать ее. Комната моя готова? Теперь я одна в целом свете. Оно и лучше: теперь я вся твоя. Скорее женимся, ведь так? Вот мои бумаги. Они были приготовлены для Сержа, знаешь. Но у него не хватило храбрости бороться с семьей. Тем лучше. В последнюю минуту я сама бы ему отказала. Ведь я тебя люблю! Скорее покажи мою комнату, я падаю от усталости.
Я позвал мать. Иза бросилась ей на шею, и старушка моя полюбила ее с первого взгляда.
Комната ей предназначалась над моей мастерской, рядом со спальней матери.
— Когда я проснусь, то постучу к тебе в потолок! — объявила Иза. — А пока я отдыхаю, изволь работать!
Она поцеловала меня и проспала до вечера.
Как приятно мы провели два месяца! Иза освоилась, точно век жила у нас в доме. Мы оба с матерью не могли надышаться на нее.
— Теперь столько-то дней осталось! — повторяла она, намекая на свадьбу и целуя меня.
Если ей случалось проснуться ночью, она стучала туфлей в мой потолок и кричала:
— Спи спокойно, дружок мой!
Она рассказала мне всю свою историю, прибавляя, что воспоминание обо мне не покидало ее ни на минуту.
Старая графиня пустила в ход всевозможные средства, чтобы один князь заметил Изу и пленился ее красотой. Но старания ее не привели ни к чему. Вернувшись в Варшаву, старуха расставила сети несовершеннолетнему Сержу и чуть не попала под суд. Шла также речь о поступлении на сцену. В конце концов практичная мамаша, видя, что честными путями дело не выгорает, просто-напросто вздумала продать ее богатому старику и предложила эту комбинацию дочери.
— После того, что я сказала тебе, — заключила Иза, — я не скрою от тебя ничего. Помнишь, когда ты был у нас с первым визитом на набережной Эколь, ты нашел во мне сходство с товарищем, которого звали Андрэ Минати? Я еще спросила по-польски маму, можно ли рассказать тебе правду, а она ответила «нет»… Ну, так я сестра Андрэ, по отцу… Господин Минати-отец жил в Варшаве и был другом дома графа Доброновского… Понимаешь? Хотя я и ношу фамилию графа, но я не его дочь.
— Как могла ты узнать все эти подробности? — изумился я.
— Очень просто. Мы разорились, граф умер, и мама писала несколько раз господину Минати… То есть писала я под ее диктовку. Он ни разу не ответил. В минуту гнева мама все мне рассказала. Не правда ли, странная история? В сущности, не все ли равно, кто мой отец? Потом мы узнали, что «этот господин» умер.
Судьба открывала карты… Мне следовало бы призадуматься и отступить! Но я и не подумал сделать этого…
Кроме того, я получил несколько анонимных писем насчет графини и самой Изы — но даже эти письма я показывал моей невесте…
— Это — от того-то… А это, должно быть, от такой-то, — спокойно говорила Иза. — Врагов у нас много. Бог с ними, я счастлива. Но если ты веришь им — не женись на мне. Все равно я останусь у твоей мамы. Буду служить тебе натурщицей — лишь бы быть около тебя. Хочешь взять меня в любовницы? Я на все готова.
— Не говори так! — унимал я ее, зажимая ей рот рукой. — Моя будущая жена не должна произносить таких речей!
— Что же такое? Я знаю, что женщина может жить с любимым человеком без брака, что ее за это осуждают, считают погибшей… Но что именно это значит, ей-Богу не понимаю. Мне необходимо остаться у тебя и знать, что ты меня любишь, вот и все!