Дело Клемансо

Она опустила голову мне на плечо и игриво прибавила:
— В наказание за мой испуг вы потрудитесь уложить меня, милостивый государь… и убаюкивать до тех пор, пока я усну! Я плохо спала и намеревалась снова лечь!
Я бросил письма на стол, взял Изу на руки и отнес в ее спальню.
— Ты хорошо сделал, что остался! — шептала она любовно. — Мне было бы скучно без тебя! Ты меня любишь?
Когда я уходил из ее комнаты, она томно сказала:
— Не забудь письма! Мы проведем сегодняшний день вдвоем… Если Нуну ушла гулять, отдай письма горничной!
Скажите по совести, друг мой, мог ли я иметь какое-либо подозрение? Не вмешайся судьба — я и до сих пор остался бы в невинном заблуждении, что эти письма ничего особенного в себе не содержат!
Как Иза знала меня! Как она была уверена в моем ослеплении, в моей идиотской доверчивости!
Я пошел в комнату Нуну с намерением поцеловать сына и отдать няньке письма.
Но оказалось, что они ушли гулять.
Я позвал горничную. Лакей сказал мне, что она только что вышла. Я выглянул в окно — но ее не было видно.
Утро было прекрасное; я наскоро оделся, взял хлыст, крикнул собаку и, захватив письма, вышел. Пройдя несколько шагов, я встретил возвращавшуюся горничную.
— Барыня велела послать вас опустить письма, — сказал я ей, — но вас не было. Передайте ей, что я сам занесу письма по адресатам, погода так хороша, что моей собаке захотелось совершить прогулку!
Я шутил! На сердце было весело и легко! Говорите после этого о предчувствиях! Привратнику графини я отдал одно письмо; потом направился на улицу d'Areco, куда адресовано второе письмо. Почему, в самом деле, не сходить мне самому к этой модистке, г-же Генри, и не выбрать для Изы какой-нибудь хорошенький подарок?
— Здесь живет г-жа Генри? — обратился я к привратнику, дойдя до означенного дома под № 12.
— Такой нет у нас! — грубо отрезал привратник.
— Как нет? № 12… Ведь это № 12?
— Да. Но никакая г-жа Генри тут не живет.
— Модистка! — настаивал я.
— И модисток у нас нет! — презрительно ответил привратник.
— Есть, есть! — раздался вдруг голос из комнатки. — Ты не знаешь… Она в деревне. Если письмо к ней, давайте.
В разговор вмешалась жена привратника и высунулась в окошко.
— Письмо ваше будет передано, не беспокойтесь, — прибавила она, вероятно, принимая меня за посланного.
Между тем от меня не ускользнуло изумленное выражение лица самого привратника, а затем движение плечами его жены, словно означавшее: «Молчи! Это наше дело!»
Внезапная мысль, как молния, пролетела в моей голове… Страшное, невероятное подозрение зародилось у меня, и я припомнил первое анонимное письмо.
Между тем женщина протянула руку за письмом, но я спрятал его в карман.
— Завтра я зайду опять.
— Напрасно. Вам ведь не приказано передать письмо в собственные руки?
— Все равно, я зайду.
— Мне что! Как хотите.
Я вышел на улицу. Лихорадка била меня, ноги похолодели, голова горела — я принужден был прислониться к стене. «Господи, не дай, чтобы „это“ было!» — молился я как в бреду…
Дрожащими руками вскрыл я конверт и прочел:
 
«Видеться сегодня невозможно: „он“ на охоту не едет. Целую твои обожаемые губки».
 
Без подписи.
Я снова вошел в подъезд. Женщина, эта отвратительная женщина, помогавшая обманывать меня за известную плату, спокойно вытирала чашки. О, если бы в такую минуту иметь неограниченную власть! Какую месть изобрел бы я!
— Вы скажете мне всю правду! — крикнул я, не помня себя от бешенства.
— Какую правду? — дерзко спросила она.
— Кому адресовано это письмо?
— Читать умеете — прочтите.
— Говорите! Я вас задушу!
Я терял всякое самообладание. Муж выступил на сцену.
— Мы честные люди, — заносчиво произнес он, — извольте уходить!
— Вы мерзавцы, подлецы, потворщики разврата! Если не скажете правду, я донесу на вас полиции!
Они переглянулись.
— Я знаю не больше вас! — сказала женщина. — Но готова сказать вам все, что мне известно. Квартира нанята каким-то господином.
— Имя его?
— Г-н Генри. Так он себя назвал, заплатил вперед, перевез мебель — больше нам ничего не нужно.
— Он живет тут?
— Нет, бывает иногда.
— Один? Принимает женщину у себя?
— Я почем знаю, кого он принимает? Это не мое дело.
— И давно это длится?
— Около двух лет, право не помню.
— Покажите его квартиру.
— У нас нет ключа.
— Настоящее местожительство этого господина вам неизвестно?
— Нет.
— Так письмо было к нему?
— Очевидно. Вообще я не охотница до подобных штук. У нас квартирант г-н Генри, письма на имя г-жи Генри велено передавать ему — больше я ничего не знаю. Если этого вам недостаточно, заявляйте в полицию… первая улица налево! Мы вполне правы и ничуть вас не боимся.
Это верно! Они были правы. Я очутился в глупом и смешном положении.
— Вы правы!.. — пробормотал я и вышел, шатаясь как пьяный.
Мне показалось, что я не то чтобы с ума сошел, а превратился в идиота. Я боялся, что вдруг начну петь и плясать на улице. Я думал о совершенно ничтожных, посторонних предметах, вспоминал исторические факты, тексты из учебников… Еще минута — и я упаду на тротуар, сраженный параличом. Последним усилием воли я встряхнулся и побежал домой. Только бы успеть добраться… до светопреставления!..
Словно во сне, увидал я шедшего навстречу знакомого поставщика и машинально ответил на его поклон. Собака моя, видя, что я бегу как угорелый, весело бежала рядом…
«Кто же это? Кто? — стучало у меня в голове, и имена всех „друзей“ попеременно проносились в памяти. Перед домом своим я остановился: мне нечем было дышать… Разъяснение в нескольких шагах… Я погладил собаку, стараясь прийти немного в себя, и взглянул на занавески „ее“ комнаты… Одна из них заметно колебалась: Иза ждала моего возвращения. Вероятно, горничная передала ей мои слова. Должно быть, первое впечатление обмануло ее: она вышла мне навстречу в переднюю, но, взглянув мне в лицо, поняла все.
Слегка побледнев, она все-таки спросила:
— Что с тобой?
— Имя этого человека? — едва выговорил я и показал ее письмо.
— Успокойся, я все объясню тебе. Ты увидишь, что я вовсе не так виновата, как может показаться!
Сомнения не оставалось! Иза сознавалась, что письмо было написано ею и предназначалось мужчине. Вообразите, что до этой минуты я все еще на что-то надеялся! Я отдал бы жизнь, чтобы Иза гневно крикнула, сказала бы, что это гнусная клевета! Увы! Она пошла прямо на объяснения… Значит, все погибло.
Какую месть придумаю я для них обоих?
Ревность — к стыду сказать — чувство чисто физическое. Мы простим любимой женщине платоническое обожание постороннего человека, даже мысли и желания — только бы не было фактической измены. Вот почему женщины всегда с первого слова отвергают „факт“; они знают, что все остальное мы можем простить — но „факта“ не простим. Если бы, несмотря на подавляющие улики, Иза могла уверить меня, что не принадлежала (о подлость) тому, чьи „обожаемые губки“ целовала в письме, я простил бы ей… и, почем знать? обвинил бы отчасти самого себя!
Иза поняла это: она приготовилась лгать и отвергать „факт“.
— Прежде всего имя этого господина! — крикнул я опять.
— Серж.
— Он ваш возлюбленный?
— Нет.
— Был им?
— Выслушай меня…
— Нечего слушать. Да или нет?
— Нет.
— Вы лжете, презренная женщина! За кого вы меня считаете? Какие выражения употребили вы в письме?
— Позволь мне говорить… Хочешь выслушать меня? — Я упал на стул и смотрел в ее глаза.
— Ты знаешь, что Серж был моим женихом. Я тогда мало знала тебя и не могла предполагать, что выйду за тебя замуж. Я все писала тебе откровенно. Кто принуждал меня? Мама мечтала о браке с Сержем; эта партия прельщала ее. Она старалась завлечь Сержа и поступала неосторожно. Мы оба были молоды…