Роман женщины
Так действуют на душу звуки органа; они взволновали сердце и мысли обеих подруг, и, рождаясь под их пальцами, они увлекали их все более и более, так, что уже сумрак распространился в капелле, а они все еще оставались на тех же местах, подобно незримым гениям ночи, которым приписывают эту дивную музыку природы, так обаятельно действующую на человека. Наконец, орган умолк: его последний, дрожащий звук глухо раздался под сводами капеллы и слился с тишиною.
Обе девушки взглянули друг на друга, как будто они очнулись в одно и то же время и от одних и тех же грез; они инстинктивно схватились за руки, ибо им обеим было страшно.
— Уже поздно, — сказала Клементина, — уйдем отсюда.
А между тем ни та, ни другая не трогались с места; им казалось, что среди окружающей их темноты они встретятся с бледным призраком привидения, вызванного их же игрою, и которого появление должно быть ужасно: они близко прижались одна к другой и шепотом обе проговорили: «Мне страшно».
Потом, как бы руководимые одною и тою же мыслью, они взяли несколько сильных аккордов, и под мгновенно раздавшиеся звуки они быстро сбежали с лестницы. На последней ступени остановившись, они прислушались к умирающим звукам и взялись за ручку двери; но в это время они услышали шелест платья и шепот. На этот раз они не могли более сомневаться; никого, кроме них, не могло быть в капелле, и потому они остановились, пораженные ужасом и почти без движения. Страх еще более усилился, когда тот же таинственный голос, приближаясь и делаясь слышнее, проговорил: «Мари!» Молодые девушки были убеждены, что это была тень одного из предков, и с инстинктивною надеждою ребенка, который всегда призывает на помощь тех, кого более любит, Мари вскрикнула: «Мамаша!»
— Да, это я, — отвечал тот же голос, в котором теперь она не могла не узнать голоса графини, — я напугала вас, — говорила г-жа д’Ерми.
— Я думаю, — отвечала Мари, целуя ее.
— Мы не знали, я и граф, куда вы делись, и вот уже два часа как мы ищем вас повсюду.
— Где папа? Что он делает?
— Он плачет.
— Что заставляет его?..
— Ты, или, правильнее, вы своею игрою.
— Добрый папа!
— Не найдя в саду, мы стали искать вас в доме и, проходя мимо капеллы, где мы никак не подозревали вашего присутствия, но, услышав орган, вошли. Я хотела позвать тебя тотчас же, потому что умираю с голоду, но отец твой остановил меня, сказав: «Послушаем немного». Тогда мы пробрались за колонны, уселись, и, вероятно, если бы вы не перестали играть, мы не перестали бы вас слушать; эти звуки, до того забытые твоим отцом, что он внимал им как бы впервые, произвели на него такое впечатление, что он плакал как ребенок; у меня тоже выступили слезы. Но когда вы окончили, он сказал мне: «Я скроюсь, а то они, увидев мои красные глаза, будут смеяться надо мною», и он ушел в дверь, ведущую в ризницу. Теперь пойдемте обедать, и если еще раз вам вздумается повторить сегодняшнее, то будьте внимательны к звукам обеденного колокола: орган чарует сердце — но ничего не дает желудку.
И г-жа д’Ерми схватила за руки обеих подруг, сбежала с лестницы и вошла с ними в столовую, где граф уже дожидал их; Мари, увидев его, бросилась ему на шею. После обеда пошли гулять в сад — графиня с Клементиною, Мари с графом.
Первые разговаривали о нарядах.
— Добрый папа! — сказала Мари графу. — Простите меня; я была причиною ваших слез.
— Кто тебе сказал это?
— Мамаша.
— Очень нужно было ей говорить; я хотел, чтобы ты не знала впечатления, произведенного на меня твоей игрой, потому что, как эгоист, я хотел наслаждаться, но без твоего ведома; я хотел бы тебя слушать еще, притаясь где-нибудь в уголке, а теперь мне уже нельзя будет этого сделать; если ты когда-нибудь и войдешь в капеллу, то будешь думать, что и я там.
— Что ж, разве я хуже буду играть?
— Ангел! — сказал граф, целуя дочь. — А когда же ты доставишь мне это удовольствие?
— Не знаю, сегодня мне было так страшно…
— Тебе было страшно?
— Да; когда смеркалось, когда стихли звуки, наконец, когда мы остались одни, посреди этой тишины — я не смела даже пошевелиться.
— На будущее время тебе нечего будет бояться, я буду с тобою.
— Конечно, нечего!
— И ты будешь играть?
— Сколько вам угодно.
— Чем же я отблагодарю тебя за это?
— Лишним поцелуем — и тогда я останусь еще у вас в долгу.
— Милое дитя, должно быть, я сделал какое-нибудь добро, которого и сам не знаю, что Бог послал мне в тебе своего ангела.
— Вы любите меня, папа, и этого слишком довольно, чтобы Бог оставил меня вам, к тому же не я, а вы даете мне счастье, о котором вы говорите, и потому-то мне нужно благодарить Бога.
— Так ты будешь думать обо мне до той минуты, пока не станешь молиться за другого…
— А за кого же стану я молиться, как не за вас и за матушку?
— За мужа.
— За мужа!
— Конечно, ведь нужно же будет тебе выйти замуж и расстаться с нами.
— Быть может! Пока я об этом не думала; но разве обязательно я должна выйти замуж? Мне не хотелось бы расставаться с вами.
— Это невозможно, милое дитя! Чувства изменяются — таков закон природы. Любовь твоя к нам скоро будет для тебя недостаточна, а когда нас не будет, нужно же, чтоб оставался кто-нибудь, на кого бы ты могла обратить это чувство, и чтобы живое существо утешило тебя в этой потере.
— Что вы это говорите, папа!
— Истину, дитя мое! Нужно, чтоб и ты была для других тем же, чем и твоя мать — для тебя. Бог по благости своей допустил, что в сердце человека потухающее чувство заменяется другим, которое и ожидает только совершенного уничтожения первого, чтобы занять все его место; и ты сама увидишь впоследствии, что своих детей ты будешь любить сильнее, чем любишь нас. Я сам потерял мать, хотя грустил и плакал о ней, но в то же время утешался мыслию о тебе; и так надежда всегда заменяет воспоминание, а колыбель — могилу.
— Вы не правы, папа, — возразила молодая девушка, увлеченная против воли к откровенности, — потому что, оставаясь одна в пансионе, я часто думала о многом, что может составить мое счастье или горе: возможность счастья я видела только в нашей взаимной любви, а горе — в ее исчезновении, с тех пор я не изменила своих мыслей. И даже сегодня, будучи в церкви — все призраки, являвшиеся предо мною, все мысли, рождающиеся в душе, — были вы и матушка; моя последняя молитва, когда я засыпаю, моя первая мысль, когда встаю, — вы. О нет, папа! — продолжала она, обнимая отца. — Я одного прошу у Бога, это — не разлучаться с вами.
— Хорошо, но выслушай меня. Быть может, ты всегда будешь так думать, за что ручается твое доброе, твое чистое сердце; но если когда-нибудь изменится твой образ мыслей, то не скрывай их от меня в силу ложного стыда, не думай, что, любя нас, ты не должна никого любить, а в особенности — не говорить об этом мне. Если в свете, в котором ты должна явиться и которого тревоги и обольщения тебе неизвестны, тебе покажется, что ты встретила человека, от которого может зависеть твое счастье, ты мне скажешь об этом, ты мне укажешь этого человека, и, если я найду его достойным, чтобы вверить ему мое благо, мое сокровище, — ты будешь счастлива. Знай, что Бог, создавая душу, создает в то же время и другую, родственную ей; он разделяет их и удаляет иногда одну от другой на бесконечные пространства, но случай, как говорят люди, или провидение, как следует думать, сближает их, и они узнают друг друга по каким-то тайным, но понятным для них признакам, и, родясь в одном и том же отечестве, они вернутся в него вместе; в этом заключается воля Творца, противиться ей — значит, не только желать себе несчастья, но делаться преступником; и потому все, что я прошу у тебя, дитя мое, это откровенности; сделай меня единственным поверенным твоих волнений, потому что никто более меня не может заботиться о твоем счастье. Ты видишь, я говорю с тобой как друг; я знаю, сердце женщины развивается ранее нашего, и все, что я ни скажу тебе, должно сберечь для тебя покой в будущем; затем, если мы перейдем к материальным отношениям в жизни, ты рождена для счастья: ты молода, прекрасна, богата и носишь имя, которое может быть слито с самыми славными происхождениями. Итак, милая Мари, воля твоя, без сомнения, будет волею провидения, а следовательно, и моею; а между тем, оставайся возможно долее с нами и не забывай того счастья, которое ты дала мне сегодня и которое ты можешь дать мне в будущем.