Роман женщины

«Клементина не права, — подумала Мари, — он не любит меня».
«Я обманываюсь, — думал Эмануил, — она вовсе и не думает обо мне, я безумствую».
Правда, Мари не поступила, подобно Юлии, сказав: «Я люблю тебя», правда, она не писала ему; но если она не оказала ему таких осязательных доказательств расположения, то она ясно выказала ему столько, что надо было быть слепым, чтобы не видеть истины. Эмануил был молод, и, несмотря на то, Мари оставалась с ним по целым часам, говоря ему вполголоса о всевозможных ощущениях сердца; ему она открывала и свои думы, и свои стремления, и свои воспоминания; она принимала участие в его тревогах, она протягивала ему руку — и этому-то всему он не мог угадать настоящей причины. Часто он видел, как Мари подходила к окну, чтоб издали приветствовать его улыбкой; видел, как она долго оставалась иногда возле него, не произнося ни одного слова из страха, чтоб ее слово или голос против ее воли не изменили ее сердцу — и все-таки он ничего не понял. Наконец он видел, как быстро она изменилась к нему, желая положить между ним и собой, как преграду, условное приличие, заметив первая, что короткость их зашла уже слишком далеко — из этого-то Эмануил заключил, что она о нем не думает.
Но могло быть, что Мари и сама не знала еще, любит ли она Эмануила. Знают ли сами молодые девушки, как и когда вселяется в них это чувство? Да и сердце женщины такой лабиринт, пути которого даже для нее остаются тайной; она следит иногда за блуждающей в нем идеей, потом теряет след этой мысли и вдруг находит ее опять, уже много времени спустя; находит только потому, что без ее ведома она прошла уже по всем его изгибам. Впрочем, и хорошо, что женщина создана так, а не иначе. Только при этом условии она и может служить и глупцам и умным. Для первых — она предмет страстей, для последних — предмет изучения. Случается, правда, что часто глупцы лучше знают женщин; но, приобретая это познание, они становятся благоразумнее, что и приводит решительно к одному и тому же.
Итак наши герои разошлись. Эмануил думал: «Если б она имела какое-нибудь расположение ко мне, то она не сказала бы того, что я только что выслушал». А Мари говорила: «Если б он любил меня, то поступил бы иначе и не оставил бы меня одну, как он это сделал». Нужно ли говорить, насколько оба они были неправы. Выходит, что дитя в 16 лет и величайший политик одинаково сильны в науке Язона.
Бедный Эмануил! Если бы вы видели его в тот день, вы бы не узнали в нем того серьезного мыслителя, каким мы представили его в начале нашей книги. А если кто и имел волю, которая могла когда-нибудь с уверенностью определить основание жизни и ограничить ее, — так это Эмануил. С самых юных лет он умел оградить себя от влияния страстей, и они никогда не могли овладеть им. Юлия была единственной женщиной, которая на минуту показалась ему опасною; но мы видели, как он скоро решился разорвать с нею связь — и как, еще скорее, успел забыть ее. После этого, казалось, можно бы назвать Эмануила человеком твердым и уверенным в самом себе…
Безумец! Тысячу раз безумец тот, кто, подобно ему, полагает и верит в возможность господства воли над природою и над страстями человека. И пусть он считает свои жертвы или свои победы; пусть в продолжение пятнадцати лет он не изменяет своим теориям; пусть, как Улисс, он противится очаровательным сиренам и, как Эмануил, отвернется от Юлии, т. е. от типа хитрой женщины и от чувственных обольщений — а все-таки придет час, в который этот герой попадется, как школьник, и потеряет внезапно свою твердость и волю, и забудет свои теории перед наивностью шестнадцатилетней девушки, вся сила которой заключается в ее голубых глазах, в ее грациозных движениях и которая, влюбляясь в него, так же не будет знать, что делает, как он не отдает себе отчета, к чему приведет его удовольствие ее видеть и слышать.
А между тем и Мари стала задумываться — а когда задумывается девушка, это значит, что ее сердце уже несвободно; в этом случае они всегда начинают размышлять, как будто для того, чтобы защищаться, или, что все равно, для того, чтоб отдаться вполне — у женщин это одно и то же.
Долго гулял Эмануил, терзая себя и теряя надежду за надеждой, так что пришел наконец к тому убеждению, что Мари решительно его не любит. Но отчего же эта потребность любви развилась в Эмануиле так внезапно? Кто знает! Быть может, он уже был приготовлен к ней тем чувственным наслаждением, которое впервые доставила ему Юлия, образ которой теперь против его воли носился в воображении, и Эмануил как бы отыскивал общее между Мари и этой женщиной. Это сравнение еще более усиливало то чувство, которое Эмануил носил в душе своей к молодой девушке и которое, вследствие ли истинной привязанности, вследствие ли однообразной жизни — сделалось необходимостью его сердца.
— Посмотрите-ка туда, — сказал граф, увидев в раздумье гуляющего Эмануила и протягивая руку по направлению к лужайке, — посмотрите-ка туда.
— Там?.. Клементина… она рвет цветы…
— Ну, а как вы ее находите?
— Очаровательною.
— Может ли что-нибудь быть лучше? Эта соломенная шляпа с широкими полями, эти черные, как смоль, локоны, этот блестящий взор, эти крошечные ножки… Какая чудная женщина из нее выйдет.
— Вы думаете?
— Даже убежден. Признайтесь, что вы любите ее…
— Да, я ее очень люблю… Но это чувство скорее дружба, чем любовь.
— Это все, что нужно, чтобы жениться, ибо нет большего несчастья, как быть влюбленным в свою жену; такого рода любовь нераздельна с чувственностью; и едва только последняя удовлетворена, жена подвергается участи любовницы, тогда как тихая привязанность сердца гораздо прочнее и лучше, особенно если предположить, что она допускает возможность и свободу для посторонних увлечений.
— Вы правы, вы всегда правы.
— Женитесь на Клементине, послушайтесь меня.
— Кажется… и действительно, мне не остается ничего другого, — проговорил Эмануил.
— Я постараюсь устроить это дело, будьте покойны, — продолжал д’Ерми.
Эмануил оставил это предложение без ответа.
«Да, я женюсь на ней, — думал он, — она будет мне обязана всем, она будет любить меня из благодарности, так только и следует быть любимым. И зачем я очутился здесь? Я не узнаю себя. Что делается со мною? У меня нет даже силы отказаться от этого нелепого предложения, которое мне делает граф».
Но время терять было нельзя. Конец каникул приближался, и следовало все окончить прежде возвращения в пансион Клементины. А она? Она и не подозревала того, что делалось вокруг нее.
Д’Ерми не мог говорить об этом предмете с Клементиною и потому адресовался к графине. Он сказал ей, что счастье Эмануила зависит от этого брака, и просил ее быть посредницей между ним и Клементиною, советуя ей в то же время быть как можно серьезнее, потому что в ее руках теперь участь двух дорогих ему существ.
Госпожа д’Ерми, приняв торжественный тон и обращаясь к Клементине, сказала:
— Дитя мое, мне нужно поговорить с вами, пойдемте в мою комнату.
По-видимому, в замке все разделяли одно и то же заблуждение: граф, графиня, Эмануил и Мари видели то, чего не было, и не замечали того, что действительно было. Одна Клементина подозревала истину, но, как мы сказали, подруга ее в одну секунду сбила и ее с толку.
Можно быть и молодым, и богатым, и благородным, и умным и все-таки не понимать многого; можно быть победителем и завоевать мир и все-таки не уметь разгадать женского сердца. Несокрушимые силы уничтожаются иногда перед его неизмеримой слабостью, как познание людей перед загадкою сфинкса; как часто старец и юноша, гордящиеся своею молодостью или опытностью, бывают обмануты одним и тем же взглядом, одною и тою же улыбкою.
Графиня увела Клементину в свою комнату.
— Дитя мое, — сказала она, усаживаясь и придавая своему прелестному личику важное и строгое выражение, — я хочу поговорить с вами о вашей будущности.
— Я готова вас слушать, — отвечала молодая девушка.
— Вы уже достаточно благоразумны, следовательно, с вами можно говорить. В тех случаях, от которых зависит вся жизнь, нужно, по моему мнению, прежде всего узнать мнение того, кого касаются. Впрочем, у вас нет ни отца, ни матери, тетушка ваша, без всякого сомнения, не будет противиться вашей воле. Послушайте, рано или поздно, а каждая девушка должна выйти замуж; эта мысль заставляет вас улыбаться, и, может быть, думать, что чем скорее, тем лучше; и если бы это случилось теперь, то вы не только бы приобрели мужа, но годом раньше расстались бы с вашим пансионом…