Искатель. 1969. Выпуск №4
Снег славно скрипел под ее мокасинами и моими башмаками. Она потребовала, чтобы я рассказал, как это я осмелился выступить на Совете.
— А что? — сказал я. — Каждый человек имеет право выступить и быть выслушанным. А я человек. Ты ведь не сомневаешься в этом?
Она быстро взглянула на меня. Мы свернули в тихую боковую аллею. Я украдкой заглядывал Андре в лицо, обрамленное белым мехом капюшона.
— Чего же ты добился на Совете? — спросила она.
— Ничего не добился. Хроноквантовый двигатель — пока что голая теоретическая идея. Феликс называет его синхронизатором времени — пространства, но все это так сложно, что… В общем после той передачи с Сапиены началась страшная суматоха. Я пытался пробиться к Феликсу — куда там! Только по видеофону удалось поговорить.
— Какой он — Феликс Эрдман? В газетных снимках ничего не разберешь: сплошные кудри какие-то и маленькое лицо, глаз почти не видно.
— Так оно и есть. Нечесаный и самоуглубленный. Смотрит вроде бы сквозь тебя. Занятный.
— Улисс, но если все так смутно с этим… синхронизатором — да? — то зачем ты торопился выступить на Совете?
— И я еще буду выступать, — сказал я, отводя толстую от снега еловую ветку, и снег посыпался нам на головы. — И друзей подговорю, пилотов. И твоих лингвистов. И тебя вытащу на трибуну.
— Ты можешь говорить серьезно?
— Серьезнее никогда не говорил. Чем больше мы будем добиваться на Совете, тем скорее…
— И ты убежден, что этот… синхронизатор позволит преодолеть пространство и время?
— Не знаю. Говорю же — пока голая идея. Но нужно ее овеществлять.
Мы помолчали. Где-то над головой стучал дятел, я хотел разглядеть лесного работягу в белых переплетах деревьев, но не увидел.
— Ты знаешь конструктора Борга? — спросил я, взяв Андру под руку.
— Конечно, его мало кто не знает.
— Ну вот. Когда я выступал, Борг посматривал на меня и усмехался. А потом сказал, что в жизни еще не слышал такого бредового выступления. Веселый человек.
— Улисс, так ты… ты и правда хочешь лететь за пределы Системы?
— Полечу, если пошлют. Если не состарюсь к тому времени.
— На Сапиену?
— На Сапиену. Для начала.
— И можно будет вернуться не сотни лет спустя, а…
— Улечу в среду, а вернусь в субботу. Может, даже в прошлую субботу.
— Опять начинаешь дразнить? — она выдернула свою руку из моей. — Просто ты решил прославиться, потому и выступил на Совете. Чтобы все увидели по визору, что есть на свете Улисс Дружинин.
— Конечно. Мне не дает покоя слава знаменитых футболистов прошлого века.
Мы вышли на опушку рощи. Слева глыбой сине-белого льда высился один из прекрасных корпусов Веды Тумана, справа, за невысокими заснеженными холмами, за перелесками, угадывались в дальней перспективе строения Учебного космоцентра.
* * *Аэропоезд домчал меня до Подмосковья за семнадцать минут. Город, еще в прошлом веке разросшийся вокруг Института физических проблем, уже зажег огни в ранних зимних сумерках. Мне пришлось пройти несколько пустынных кварталов старой части города, обреченных на слом, там и сейчас что-то бухало и рушилось, автоматы делали свое дело.
Феликс жил в старом доме-коробке на границе новой части города. Автоматы-бульдозеры подобрались к этому дому почти вплотную, и мне казалось, что в нем никто не живет. Окна были освещены только в последнем, пятом этаже.
Квартира, должно быть, уже не отапливалась. От тусклой лампочки под низким потолком, от неуютного застоявшегося холода — от всего этого мне стало вдруг печально.
Я заглянул в комнату. Феликс в немыслимом комбинезоне из синтетического меха, какие увидишь разве в музее полярной авиации, стоял спиной ко мне и с кем-то разговаривал по видеофону. В скудном свете мне представилась картина полного запустения и изумительного беспорядка, достигнутого, как видно, многолетними настойчивыми стараниями. На столах, на полу и подоконниках стопками и вразброс валялись рукописи, магнитные и перфорированные информкарты, пленки вперемешку с обертками от еды, пластмассовыми тарелками. На пыльной крышке визора красовалась незнакомая мне математическая формула, выведенная пальцем.
— Хорошо, хорошо, — говорил Феликс в коробку видеофона. — Завтра обязательно.
— Я слышу это уже второй раз, — отвечал мужской голос с отчетливыми нотками безнадежности. — Ты меня просто убиваешь, дорогой товарищ. Ты срываешь план, ты прогоняешь ребят, которые хотят тебе помочь…
— Хорошо, хорошо, завтра, — повторил Феликс.
— Ты мерзнешь, вместо того чтобы жить в современном доме с современными удобствами…
— Завтра непременно, — сказал Феликс и выключился.
Он кивнул мне и присел на угол стола, подышал на пальцы, потер их. Мне показалось, что я слышу чей-то негромкий храп.
— Садись, Улисс. Где-то тут было вино, — Феликс огляделся. — Поищи, пожалуйста, сам.
— Не хочу я вина. Зачем ты меня вызвал?
— Ах да! — Феликс подошел к двери во вторую комнату, приоткрыл ее и позвал: — Старший, выйди, пожалуйста, если не спишь.
Храп прекратился, раздался звучный, продолжительный зевок. Вслед за тем из темной спальни вышел плотный человек лет сорока, в котором я с изумлением узнал конструктора Борга. Того самого, который назвал мое выступление на Совете бредом.
У него был мощный череп, покрытый белокурыми завитками, и грубоватое простецкое лицо. С плеч свисало клетчатое одеяло. Зевок он закончил уже в дверях.
— Ага, прилетел, — Борг говорил хрипловатым басом. — Вот и хорошо. Погоди минутку.
Он притащил из спальни обогревательный прибор и бутылку вина. Решительным жестом скинул со стула кипу старых журналов и велел садиться. Затем вручил мне стакан и плеснул в него вина.
— Вино скверное, но высококалорийное. — Он хлебнул как следует из своего стакана. — Единственное спасение в этом холодильнике. Вытяни ноги к обогревателю, пилот, не то окоченеешь с непривычки.
— Опять вызывал Шабанов, — сказал Феликс и подышал на пальцы. — Надо будет завтра перебраться.
Борг только усмехнулся.
— Слушай, пилот, — обратился он ко мне. — В высокопарном вздоре, который ты нес на Совете, было одно место, которое, собственно, и побудило меня познакомиться с тобой поближе. Ты сказал что-то о Нансене. Будь добр, изложи в развернутом виде, а я посижу, и послушаю.
С детства моим идеалом были путешественника типа Фритьофа Нансена. Я много и жадно читал об этих людях, презревших обыденность… «Их вела жертвенная любовь к науке и человечеству», — мне запомнилась эта фраза из какой-то книжки. Времена этих людей прошли давным-давно. Плавание в Арктике и полеты на экрапланах над снегами Антарктиды не более опасны ныне, чем прогулочный рейс по озеру Балатон. Но началось освоение околоземного космического пространства. Юрий Гагарин сделал первый виток вокруг шарика, героический полет группы Дубова к Венере. Скитания экспедиции Лонга в зыбучих марсианских песках. В более близкие к нам времена — исследования Замчевского на внутренних планетах, полеты Рейнольдса, «человека без нервов», к Юпитеру, сатурнинская эпопея Сбитнева и Крона, загадочная гибель храброго Депре на Плутоне.
«Жертвенная любовь к науке и человечеству…»
Не надо громких слов. Просто они шли, потому что не могли не идти. Если бы не они — пошли бы другие. Кто-то ведь должен был пройти первым.
И вот Система обжита. Ну, не совсем еще обжита, но люди побывали всюду. Есть Управление космофлота. Горький опыт пионеров, их счастье и муки уложены в параграфы учебных программ и наставлений, на двух десятках линий в строгом соответствии с расписанием осуществляется навигация. В бортовых журналах в графу «Происшествия» пилоты вписывают спокойные и привычные слова: «Без происшествий».
Правда, изредка мир будоражат сенсации. «Ледяной человек» Плутона. Меркурианские металлоядные бактерии. «Космические призраки», которых видел Сбитнев за орбитой Нептуна, видел на инфракрасном экране, иначе их не увидишь. И я помню, как расширялись глаза у этого старого космического волка, когда он рассказывал нам, первокурсникам, о своей встрече с «призраками».